174

и он и я осознали умопомрачительный комизм ситуации, хотя до смеха было еще далеко.

Опустившись на первый попавшийся стул, Шёберг недо­уменно спросил, как два относительно хорошо воспитанных человека могут так по-идиотски вести себя. Я пообещал вер­нуть ему Маргарету Бюстрём, если актерский совет даст со­гласие. Презрительно отмахнувшись, он вышел из комнаты. При следующей нашей встрече мы больше об этом деле не го­ворили. И в дальнейшем мы по многим вопросам — и художе­ственным и личным — круто расходились во мнениях, но спо­рили вежливо, без злобы.

Первый раз я посетил Драматен на Рождество 1930 года. Давали сказку Гейерстама «Клас Большой и Клас Малень­кий» в постановке двадцатисемилетнего Альфа Шёберга. Это была его вторая работа. Я помню спектакль до мелочей: свет, декорации, восход солнца, крошечных лесных фей в нацио­нальных костюмах, лодку на реке, старинную церквушку с привратником — святым Петром, ажурный дом. Я сидел сбо­ку, во втором ряду второго яруса, рядом с дверью. Иногда, ког­да на час-другой между репетициями и вечерним спектаклем в театре наступает тишина, я сажусь на свое прежнее место и каждой клеточкой своего тела ощущаю, что это неудобное, дряхлое помещение и есть мой истинный дом. Этот огромный, погруженный в тишину и полумрак зал суть... Тут я после дли­тельных колебаний хотел написать: «начало и конец и почти все между ними». Выраженное обычными словами, это звучит смешно и напыщенно, но я не могу найти лучшей формули­ровки, поэтому пусть так и останется: суть начало и конец и почти все между ними.

Альф Шёберг как-то рассказал, что когда он вычерчивал сценическую площадку, набрасывая какую-нибудь мизансце­ну, ему не требовались ни линейки, ни размеры — рука точно знала масштабы.

Так и остался он в Драматене, начав карьеру молодым, страстным актером (его преподаватель Мария Шильдкнехт говорила: он был очень способным артистом, но слишком ле­нивым, потому и стал режиссером). Остался до самой смер­ти — сделав два или три спектакля в других театрах, остался в Драматене — властелином и пленником. Мне кажется, я ни­когда не встречал человека столь противоречивого в своей су­ти. На лице — маска Каспера, где все подчинено воле и беззас-

175

тенчивому обаянию. А за решительным, искусным фасадом боролись — или мирно уживались — социальная неуверен­ность, интеллектуальные страсти, самопознание, самообман, мужество и трусость, черный юмор и гробовая серьезность, мягкость и жестокость, нетерпение и бесконечное терпение. Как и все другие режиссеры, он тоже играл роль режиссера, а поскольку был талантливым актером, исполнение получалось убедительным: ясновидец и практик.