Исчезнувший мир света, запахов,
звуков. Когда я лежу неподвижно, собираясь погрузиться в сон, я вновь
обретаю способность бродить по комнатам, вижу каждую мелочь, я знаю и
чувствую. В тишине бабушкиной квартиры чувства мои раскрылись, решив
сохранить это все навек. Куда это уйдет? Унаследовал ли кто-нибудь из моих детей
отпечатавшиеся во мне впечатления, можно ли унаследовать чувственные
впечатления, переживания, прозрения? Дни, недели и месяцы, проведенные
у бабушки, отвечали, вероятно, моей назойливой потребности в тишине,
организованности, порядке. Я играл в свои одинокие игры, не скучая по
обществу. Бабушка сидела за столом в столовой, в черном платье и полосатом
голубом переднике. Она читала, проверяла счета или писала письма, стальное перо
чуть слышно царапало бумагу. В кухне занималась делами Лалла, напевая себе под
нос. Я склонялся над своим кукольным театром, сладострастно поднимая занавес над
мрачным лесом Красной Шапочки или празднично освещенным залом Золушки. Моя игра
завоевывала власть над сценой, мое воображение населяло ее. Воскресенье, у меня болит горло,
можно не ходить к мессе, я остаюсь в квартире один. Зима доживает последние дни,
в ок- 22 на проникают солнечные лучи,
быстро и беззвучно скользя по занавесям и картинам. Огромный обеденный стол
возвышается над моей головой, я прислоняюсь спиной к его гнутой ножке.
Стулья вокруг стола и стены комнаты обиты потемневшей золотистой кожей, пахнущей
старостью. За моей спиной горой вздымается буфет, в изменчивом свете
поблескивают стеклянные графины и хрустальные бокалы. На продольной стене
слева висит большая картина, на которой изображены белые, красные и желтые
дома, словно растущие из синей воды; по воде скользят продолговатые
лодки. Столовые часы, достающие почти до
лепного потолка, угрюмо и глухо разговаривают сами с собой. С того места,
где я сижу, мне видна мерцающая зеленью зала. Зеленые стены, ковры, мебель,
гардины, в зеленых горшках — папоротники и пальмы. Я различаю обнаженную белую
даму с обрубленными руками. Она стоит, немного наклонившись вперед, и с
улыбкой смотрит на меня. На пузатом, отделанном золотом бюро с золотыми
ножками — позолоченные часы под стеклянным колпаком. К циферблату прислонился
юноша, играющий на флейте. Рядом с ним крошечная девушка в широкополой
шляпе и короткой юбочке. Обе фигурки — позолоченные. Когда часы бьют
двенадцать, юноша начинает играть на флейте, а девушка — танцевать. Комната освещается солнцем, его
лучи вспыхивают в хрустальной люстре, бегут по картине с домами, растущими
из воды, ласкают белизну статуи. Бьют часы, танцует золотая девушка,
юноша играет, обнаженная дама поворачивает голову и кивает мне, во мраке
прихожей. Смерть опускает свою косу на линолеум, я вижу ее, ее желтый
ухмыляющийся череп, вижу ее темную длинную фигуру на фоне застекленной входной
двери. |