51

наверняка достоин того же уважения. Я не нарушал его не­нужной болтовней.

Но вот все-таки звонит телефон, короткое сообщение: по­езд из Крюльбу вышел на Лэннхеден, дядя Эрикссон что-то бормочет в ответ, надевает форменную фуражку, берет крас­ный флажок, взбирается на пригорок и поднимает южный се­мафор. Кругом ни души. Палящее солнце накаляет стену скла­да и рельсы, пахнет смолой и железом. Вдалеке у моста журчит река, горячий воздух дрожит над замасленными шпа­лами, блестят камни. Тишина и ожидание, изуродованная кошка дяди Эрикссона устроилась на дрезине.

От изгиба дороги перед Длинным озером просигналил па­ровоз, вдали черным пятном на сплошном зеленом фоне пока­зался поезд, сперва почти беззвучно, гул быстро нарастает, по­езд уже пересекает реку, гул усиливается, заскрежетала стрелка, содрогается земля, паровоз мчится мимо перрона, ритмично выпуская из трубы клубы дыма, свистит ветер, сту­чат на стыках колеса, земля ходит ходуном. Дядя Эрикссон отдает честь машинисту, тот отвечает на приветствие. Через мгновение гул затихает, поезд уже огибает Воромс, вот он скрылся в горе, вот вскрикнул у лесопильни. И опять воцаря­ется тишина. Дядя Эрикссон крутит ручку телефона и гово­рит: «Из Дуфнеса два тридцать три». Тишина полнейшая, да­же мухи не осмеливаются жужжать на стекле. Дядя Эрикссон удаляется на второй этаж обедать и вздремнуть до того, как прибудет идущий на юг товарный — где-то между четырьмя и пятью. Этот товарный не отличался точностью, ибо почти на каждой станции заменял вагоны.

Неподалеку от станции стоит кузница. Ее владелец похож на монгольского хана. Он женат на все еще красивой, но силь­но потрепанной жизнью женщине по имени Хельга. Они со всеми своими многочисленными детьми ютятся в двух комна­тушках над кузней. Там — беспорядок и доброжелательность. Мы с братом охотно играем с детьми кузнеца. Хельга кормит грудью младшенького. После того как малыш насытился, она зовет другого сына, моего ровесника: «Йонте, иди сюда, по­пей». Я с завистью в сердце смотрю, как мой друг становится между материнскими коленями, она протягивает ему свою тя­желую грудь, он наклоняется и начинает жадно сосать. Я спра­шиваю, можно ли мне тоже попробовать, но Хельга, смеясь, го­ворит, что мне надо сначала попросить разрешения у фру

52

Окерблум, то есть у бабушки. Я со стыдом сознаю, что пере­ступил границы одного из этих непонятных правил, которые все в большем количестве скапливаются на моем пути.

Моментальные фотографии! Лежу в кровати с высокими спинками, вечер, горит ночник. Я сладострастно мну в руках колбаску — она мягкая, принимает любую форму, вкусно пах­нет. Неожиданно я бросаю ее на пол и громко и настойчиво зо­ву Линнеа, няньку. Дверь открывается, входит отец — боль­шая, черная фигура, освещенная светом, льющимся из холла. Он показывает на колбаску и спрашивает, что это такое. Я поднимаю на него глаза, сердце готово выскочить из груди, и говорю, что, по-моему, там ничего нет. Следующая сцена: по­лучив хороший шлепок, я реву, сидя на горшке посередине комнаты. Горит верхний свет, Линнеа сердито перестилает мою постель.