Киностудия «Бавария» оказалась внушительным соору­жением с двенадцатью павильонами и 4 тысячами служащих. В Мюнхене есть два оперных здания, тридцать два театра, три симфонических оркестра, несчетное число музеев, огромные парки и чистенькие улицы, вдоль которых теснятся универма­ги — их витрины кричат об изысканной роскоши, подобной которой вряд ли можно сыскать в другом крупном европей­ском городе. Люди были приветливы и гостеприимны, и мы решили обосноваться в Мюнхене, тем более что мне предло­жили поставить «Игру снов» в Резиденцтеатер, баварском ва­рианте Драматена.

Кроме того, я получил престижную награду — так называ­емую премию Гете, церемония награждения должна была со­стояться осенью во Франкфурте. После непродолжительных поисков мы нашли светлую, просторную квартиру в безобраз­ной на вид многоэтажке рядом с Энглишер Гартен. С террасы открывался вид на Альпы и шпили старого Мюнхена.

Квартира освобождалась только в сентябре, поэтому мы на лето уехали в Лос-Анджелес. В Калифорнии стояла небы­валая за последние десять лет жара. Приехав за два дня до Иванова дня, мы сидели в могильном холоде гостиничного но­мера, снабженного кондиционером, и смотрели по телевизору соревнования по боксу. Вечером сделали попытку прогулять­ся в расположенный поблизости кинотеатр. Жара придавила нас точно бетонной стеной.

На следующее утро позвонила Барбра Стрейзанд и пред­ложила, захватив купальные костюмы, приехать на вечеринку «у бассейна». Я поблагодарил за гостеприимство, положил трубку и, повернувшись к Ингрид, сказал: «Сейчас же едем на Форё, там и проведем лето. Насмешки вытерпим». Через не­сколько часов мы уже были в пути.

96

В Стокгольм мы прибыли вечером в канун Иванова дня. Ингрид позвонила отцу, у которого, как выяснилось, собра­лись родственники и друзья, — он жил неподалеку от Норртелье. Он велел нам приезжать немедленно. Время приближа­лось к двенадцати. Вечер был теплый и мягкий. Вокруг все цвело и пахло в полную силу. И было светло.

Ближе к утру я лежал на белой кровати в комнате, пахнув­шей дачей и свежевымытым дощатым полом. Высокая береза за окном отбрасывала колеблющуюся узорчатую тень на свет­лую штору, шумела и что-то шептала, шептала.

Длительное путешествие было забыто, жизненная катаст­рофа превратилась в сон, приснившийся кому-то другому. Мы с Ингрид тихо беседовали о трудностях нашей новой жизни. Я сказал: «Либо я умру, либо получу чертовски сильный заряд энергии».

* * *

Воскресный день в пасторском доме. Я один дома, с глазу на глаз с неразрешимой задачей по математике. Колокола церкви Энгельбректа возвестили об отпевании, брат — в кино, сестра — в больнице с аппендицитом, родители и горничные отправились в часовню отметить память королевы Софии, ос­новательницы больницы. Весеннее солнце горит на письмен­ном столе, престарелые сестры милосердия из Сульхеммета в черных одеждах гуськом, держась в тени деревьев, пересекают дорогу. Мне — тринадцать лет, в кино идти запрещено из-за невыполненного урока по математике, поскольку накануне ве­чером я, вместо того чтобы сделать задание, предпочел отпра­виться на «Гибель богов». Одолеваемый тоской, в растерян­ных чувствах, я рисую в тетради голую женщину. Рисовальщик из меня никакой, поэтому и женщина получает­ся соответственной. С огромными грудями и широко раздви­нутыми ногами.