1 Именно топография
«Процесса» (а также «Замка») обращается к глубине кадра: места, весьма отдаленные друг от друга (или даже
друг другу противопоставленные) на
переднем плане, на заднем являются смежными. В результате пространство, по
выражению Мишеля Симана, непрестанно исчезает: «По мере того, как развивается сюжет фильма, зритель теряет всякое
чувство пространства, и дом художника,
здание суда и церковь начинают с этих пор сообщаться между собой» («Les conqueranis d'un nouveau monde». Gallimard, p. 219).
Жиль Делёз всех этих
полотнищ, от которого они отделяются и куда, дробясь, падаг ют? Что это за высшая справедливость, с точки зрения которой все куски являются лишь чем-то вспомогательным? Полотнища прошлого существуют: это страты, из которых мы черпаем наши образы-воспоминания. Но их либо уже нельзя использовать
ввиду смерти, выступающей в роли вечного настоящего, наиболее суженного куска-региона,
- либо их уже невозможно даже воскресить, так
как они дробятся и смещаются, а также рассеиваются по нестратифицированной
субстанции. И, возможно, две этих возможности
объединятся: может быть, универсальную субстанцию мы найдем лишь в
суженной точке смерти. Но смешением это не будет, ибо здесь присутствуют два разных состояния времени: время как непрерывный
кризис, и — на более глубоком уровне - время как неизмеримая и устрашающая
первоматерия, время как универсальное становление.
У Германа Мелвилла есть текст, который написан словно про Уэллса: в глубине пирамиды, ценой
чудовищных усилий, мы продвигаемся от
соединения к соединению и от одного археологи-, ческого слоя к другому —
и все это ради того, чтобы обнаружить, что в погребальной камере никого нет —
если только там не начинается «нестратифицированная
субстанция»1. Разумеется, это не какая-то трансцендентная стихия, а
имманентная справедливость, это Земля и ее нехронологический порядок в той
мере, в какой каждый из нас рождается непосредственно из нее, а не от
родителей: такова автох-тонность. В ней-то мы
и умираем, искупая наше рождение. Герои Уэллса, как правило, умирают, распростершись на земле, когда тело их
находится уже в земле, либо влачась и ползая по земле. Все сосуществующие страты сообщаются между собой и
накладываются друг. на друга в среде жизнетворящей грязи. Земля —
изначальное время автохтонов. А вот то, что они видят, то, что видиткогорта
грандиозных персонажей Уэллса: и герой «Печати
зла», умирающий во влажной и
черноватой земле; и герой «Процесса», умирающий в яме, вырытой в земле; но уже и агонизирующий майор
Эмберсон, который с трудом произнес: «А мы-то из земли вышли... так, значит,
волей-неволей нам приходится возвращаться в землю...» Земля может оседать под тяжестью вод, чтобы давать жизнь своим
первозданным монстрам, — как происходит в сцене с аквариумом и в
рассказе об акулах из «Леди из Шанхая». Ну
и Макбет, в особенности фильм «Макбет»... Именно в нем Базен
сумел разглядеть типичные черты стихии, в которой живут персонажи
Уэллса: «этот декор из просмоленного
картона, эти варвары-шотландцы, одетые в звериные шкуры и потрясающие какими-то копьями из узловатого дерева,
эти дико- |