Антониони можно
назвать идеальным примером двойственной композиции. Его творчество часто
пытались объединить взятыми в готовом виде
темами одиночества и некоммуникабельности, характеризующими упадок современного мира. И все-таки, по его мнению, мы
движемся по жизни двумя весьма несходными типами шагов: шагами тела и шагами
мозга. В одном превосходном тексте он поясняет, что наше познание без колебаний
обновляется и смело идет на значительные
мутации, а вот мораль и чувства так и остаются в плену не-адаптирующихся
ценностей, мифов, в которые больше никто не верит, - а если кто-нибудь и
пытаются освободиться, то прибегают лишь к убогим средствам, циническим,
эротическим или невротическим. Антониони не
критикует современный мир, в возможности которого он глубоко «верит»: в мире он критикует
сосуществование современного мозга и утомленного, изношенного, невротического
тела. В итоге его творчество
отличается фундаментальным дуализмом, соответствующим двум аспектам образа-времени: кинематографу тела, вкладывающему все бремя прошлого, все виды
утомленности в мире и весь современный невроз в тело; но также и
кинематографу мозга, обнаруживающему
творческие возможности мира и его многоцветье, вызванное к жизни новым пространством-временем, а также потенции
524
Жиль Делё'з
Кино-2. Образ-время
525
мира,
умноженные благодаря искусственным мозгам1. Если Антониони является
великим колористом, то это потому, что он всегда верил в цвета мира, в
возможность их творить и обновлять любое мозговое познание. Он вовсе не из тех, кто ноет о некоммуникабельности людей в мире.
Просто мир раскрашен великолепными красками, а вот населяющие его тела все еще выглядят пошлыми и бесцветными. Мир ждет своих обитателей, а они все еще блуждают по
собственным неврозам. Но ведь это
является тем большим основанием для того, чтобы обратить внимание на тело,
пристально вглядеться в его утомленность
и неврозы, чтобы извлечь из них новые оттенки красок. Единство творчества
Антониони состоит в конфронтации тела-персонажа с его усталостью и
прошлым, и в конфронтации мозга-цвета со всевозможными его будущими
потенциальностями, но оба составляют один и
тот же мир, наш мир с его надеждами и отчаянием.
Формулировка Антониони годится лишь для него самого, и придумал ее он. Тела
не предназначены для износа, равно как и мозг — для усвоения нового. Но в счет здесь идет именно возможность мозгового кинематографа, занимающегося
перегруппировкой всех потенций, тогда как кинематограф тела их также
группировал: в таком случае мы имеем дело с двумя различными стилями, и
различие между ними непрестанно варьирует, — это кинематограф тела у Годара и
ки-> нематограф мозга у Рене, телесное
кино у Кассаветеса и мозговое кино у Кубрика. В теле содержится не
меньше мысли, нежели в мозгу — шоков и
неистовства. И в том и в другом содержится одинаковое количество ощущений. Мозг повелевает телом, которое
является всего лишь «наростом», но и
тело командует мозгом, который представляет собой всего лишь одну из его частей: в обоих случаях и телесные позы, и
мозговой гестус будут отличаться друг от друга. Отсюда — особый характер кинематографа мозга по сравнению с
кинематографом тела. Если мы рассмотрим
творчество Кубрика, то увидим, до какой степени <он изображает именно мозг. Позы тел достигают максимальной необузданности, однако зависят от мозга. И причина
здесь в том, что
