Этот критик даже в Мюнхен приехал, дабы, оставаясь вер­ным долгу, исполнить там свои палаческие обязанности. Ве­сенним вечером я увидел его на Максимилианштрассе, пьяно­го в стельку, в легкой майке и чересчур тесных бархатных брюках. Его бритая голова безутешно моталась из стороны в сторону, он приставал к прохожим, желая завязать разговор, но те с отвращением отвергали его попытки. Ему, наверное, было очень холодно и хотелось блевать.

Меня пронзило какое-то секундное побуждение подойти к бедняге и протянуть ему руку — может, помиримся наконец, мы ведь квиты, к чему такая взаимная ненависть спустя столь­ко лет после того происшествия? Но я тут же раскаялся в этом сентиментальном намерении. Вот идет Смертельный враг. Его следует уничтожить. Правда, сейчас он сам себя уничтожает своими отвратительными писаниями, но я еще станцую на его могиле, пожелав вечного пребывания в аду, где он сможет про­водить время за чтением собственных рецензий.

140

Поскольку жизнь состоит из сплошных противоречий, хо­чу сразу же сказать, что театральный критик Херберт Гревениус — один из моих самых любимых друзей. Почти каждый день встречаемся мы с ним в Драматене: сейчас, когда пишут­ся эти строки, ему восемьдесят шесть лет, он по-прежнему лю­безно-насмешлив и по-прежнему выкуривает свои непремен­ные 50 сигарет в день.

У истоков моего творческого пути стоят два неподкупно-строгих ангела — Торстен Хаммарен и Херберт Гревениус. У Хаммарена я научился ремеслу, у Гревениуса — известной яс­ности мышления. Они терзали меня, формировали, наставляли.

Я безмерно страдал из-за уничижительной критики и про­чих публичных унижений. Гревениус сказал: «Представь себе меловую черту. По одну сторону стоишь ты, по другую — кри­тик. И оба вы развлекаете публику». Помогло. В одной поста­новке у меня был занят спившийся, но гениальный актер. Хаммарен, высморкавшись, изрек: «Подумай, как часто у па­дали из задницы растут лилии». Гревениус, посмотрев один из моих ранних фильмов, сердито пожаловался на провал в сере­дине. Я объяснил, защищаясь, что актер должен был изобра­зить посредственность. На это Гревениус ответствовал: «Нельзя давать посредственности играть посредственность, вульгарной женщине — вульгарную женщину, надутой прима­донне — надутую примадонну». Хаммарен говорил: «Чертов­щина какая-то с этими артистами. Приобретя за годы пьянст­ва собственное лицо, они теряют память».

* * *

Кроме тех шести недель в Германии, я за границей не бы­вал. Как и мой друг и соратник по кино Биргер Мальмстен. И мы решили восполнить этот пробел. Остановились в Каньсюр-Мэр, крохотном городишке, запрятанном высоко в горах между Каннами и Ниццей. В те времена туристам он был не­известен, зато сюда охотно наведывались художники и прочие люди искусства. Эллен удалось получить ангажемент на рабо­ту в качестве хореографа в Лисеберге, дети остались под при­смотром бабушки, все было относительно спокойно. Финан­совые дела временно поправились благодаря тому, что я только что закончил один фильм и подписал контракт на дру­гой — на конец лета. В Кань я прибыл в конце апреля и посе­лился в солнечной комнате с красным кирпичным полом, ви-