Эта отвратительная личность обладает одним сокрови­щем. Покончив с обедом и кофе, она достает из желтого дере­вянного ящика китайский театр теней. На дверь, ведущую из столовой в залу, вешают простыню, гасят свет, и тетя Лоттен разыгрывает спектакль театра теней (должно быть, весьма умело: она одновременно управляла несколькими фигурами, играя одна все роли, внезапно экран окрашивался в красный или синий свет, по красному полю вдруг проносился демон, на синем — появлялся тоненький серпик луны, потом все неожи­данно становилось зеленым, в глубине моря плавали странные рыбы).

Иногда приходили в гости мамины братья со своими уст­рашающими женами. Мужчины были толстые, с бородами и громкими голосами. От женщин в большущих шляпах несло потливой суетливостью. Я по возможности старался держать­ся подальше. Но меня брали на руки, обнимали, чмокали, тис­кали, щипали. Приставали с назойливыми интимностями: на этой неделе мальчику не пришлось ходить в красной юбке? На прошлой неделе, кажется, ты часто писал в штаны. Открой рот, я посмотрю, не качается ли зубик, а, вот он, разбойник, да­вай-ка его вырвем, получишь десять эре. По-моему, мальчик косит, смотри на мой палец, ну конечно, один глаз не двигает­ся, нужно надеть черную повязку, будешь как пират. Закрой рот, малыш, что ты все ходишь с открытым ртом, у тебя, навер­ное, полипы, у человека с открытым ртом глупый вид, бабуш­ка должна проследить, чтобы тебе сделали операцию, ходить с открытым ртом вредно.

Они делали резкие движения, во взгляде сквозила неуве­ренность. Жены курили. В присутствии бабушки они потели от страха, голоса у них были резкие, речь торопливая, лица на­крашенные. Они не походили на мать, хотя и были матерями.

Зато дядя Карл отличался от всех.

* * *

Дядя Карл выслушивал упреки, сидя на бабушкином зеле­ном диване. Это был крупный тучный человек с высоким лбом, то и дело озабоченно наморщиваемым, с лысиной в ко­ричневых пятнах и остатками редких кудрей на затылке. Во­лосатые уши пламенели. Большой круглый живот давил на

26

ляжки, очки запотели от выступившей влаги, скрывая добрые, фиалкового цвета глаза. Жирные мягкие руки сжаты между коленями. Бабушка, маленькая, с прямой спиной, — в кресле у журнального столика. На правом указательном пальце — на­персток, то и дело она постукивала наперстком по блестящей поверхности стола, подчеркивая значимость своих слов. Она, как и всегда, в черном платье, украшенном белым воротником и брошью-камеей, и будничном переднике в белую и голубую полоску. Ее густые белые волосы блестели в солнечных лучах, был морозный зимний день, гудел огонь в голландской печи, окна затянуты ледяным узором. Часы под стеклянным колпа­ком пробили двенадцать быстрых ударов, пастушка исполни­ла для пастушка свой танец. В арку ворот въехали сани: зазве­нели бубенцы, послышался царапающий звук полозьев о булыжник и гулкий цокот тяжелых копыт.