1 Ср. как раз
комментарии Ромера по поводу фильма Дрейера «Слово»: Cahiers du
cinema, no. 55, Janvier 1956. В. Такен пишет: «Дрейер подавляет внешние проявле
ния внутренних переживаний роли...
Испытывая весьма суровые физические пе
реживания, его персонажи не проявляют
их в головокружении или пароксиз-
мах<...>, персонаж, принимающий
удары, не обвиняя обидчиков, стремительно
утрачивает собственную твердость и
обваливается, словно некая масса».
2 «Автоматизм есть
реальная жизнь», исключающая мысль, намерение и чувство —
вот одна из постоянных тем брессоновских «Notes sur le cinematographe». Gallimard,
p. 22,
29, 70, 114. Чтобы узнать, как такой автоматизм вступает в существенные
отношения с внешним, ср. р. 30 («автоматическим образом вдохновляемые и изоб
ретательные модели»), р. 64 («причины не располагаются внутри моделей»), р. 69
(«благодаря механике неожиданно возникает
неведомое»).
1 В период,
предшествовавший «новой волне», именно Брессон довел до совершенства эту новую манеру. Мари-Клер Ропар
усматривает наиболее продвинутое ее выражение в фильме «Наудачу, Бальтазар»:
«Нить плутовского романа избрана здесь, как случайный образ, и все же ее не хватает, чтобы обосновать крайнюю
дробность повествования; каждое
пребывание Бальтазара у нового хозяина как будто само разрывается на осколки, каждый из которых в своей
краткости как бы цепляется за пустоту, чтобы тотчас же в нее погрузиться
вновь <...>. Функцией [осколочного стиля] является воздвижение между зрителем и миром преграды, передающей
перцепции, но фильтрующей задний
план мира». Это и есть разрыв с миром, характерный для современного
кинематографа. Ср.: «L'ecran de la
memoire». Seuil, p. 178—180.
496
Жиль Делёз
Кино-2. Образ-время
497
между ассоциированными образами. И с этой
точки зрения образы типа сближающих Голду Меир с Гитлером
в «Здесь и вдали» будут вызывать отторжение. Но в этом, возможно,
и заключается доказательство того, что мы
пока недостаточно созрели для настоящего «чтения» визуальных образов. Ибо в методе Годара об
ассоциации не может быть и речи.
Когда дан один образ, речь идет о том, чтобы выбрать другой образ, который индуцирует зазор между ними.
Это операция не по ассоциированию, а
по дифференцированию, как говорят математики, либо по диспарированию (поискам расхождений), как выражаются физики, если дан один потенциал, то надо выбрать
другой, но не любой, а такой, чтобы между ними образовалась разность потенциалов,
ведущая к возникновению чего-то
третьего или нового. В «Здесь и вдали» выведена чета
французов, которые не находят понимания (entre en disparite) с группой фидаинов. Иными словами, зазор является первичным
по отношению к ассоциации, или нередуцируемое различие позволяет классифицировать виды сходства. Трещинаже
возникает прежде всего остального и
расширяется. Речь идет не о том, чтобы проследить за цепочкой образов, даже поверх пустот, а о выходе за пределы цепи
или ассоциации. Фильм перестает быть «образами, нанизанными на цепочку...
непрерывной цепью образов, когда одни из них — рабы других, а мы — рабы всей
цепи» («Здесь и вдали»). Метод ПРОМЕЖУТКА
(«зазор между двумя образами») управляет всем кинематографом Единого. Метод
«И», «сначала вот это, потом вон то» управляет всем кинематографом Бытия. Между двумя действиями,
между двумя эмоциями, между двумя перцепциями, между двумя визуальными образами, между двумя образами звуковыми, между
звуковым и визуальным необходимо увидеть неразличимое, т. е. границу («Шестью
два»). Целое претерпевает
мутацию, поскольку оно перестало быть Единым-Бы-тием, чтобы сделаться
конститутивным «и» вещей, конститутивным промежутком
между образами. В таких случаях целое сливается с тем, что Бланшо называет силой «дисперсии Внешнего» или
«головокружением от пробелов»:
такова пустота, которая уже не является движущей силой образов и которую образы могут преодолеть ради собственного продления,
— однако она радикально ставит под сомнение сами образы (что напоминает
молчание, уже не являющееся движущей частью дискурса
или его дыханием, но также радикально ставящее его под сомнение)1. И тогда ложное монтажное
согласование наделяется новым смыслом, становясь в то же время законом.
