В своих высказываниях он не церемонится даже с таки­ми "священными коровами", как Бергман и Трюффо, и упре­кает большинство "парней, работающих в кино" в том, что у них "нет яиц". За присутствием этого компонента в соб­ственном творчестве фон Триер придирчиво следит.

"Догма" уже стала культурным мифом новейшего кине­матографа и вышла далеко за границы датского киноко­ролевства. В ее канонах снимают сподвижник Уорхола аван­гардист со стажем Пол Морриси, модный Майк Фиггис, многие американские "независимые". Некоторые просто "примазываются". Молодые критики уже начинают пору­гивать "Догму" за псевдореволюционность. А фон Триеру, похоже, на "Догму" наплевать. Он дал кинематографу толчок и пошел дальше. Его новый фильм "Танцующая во тьме" — мюзикл с Бьорк и Катрин Денев в главных ролях. Догмы на то и есть, чтобы их безжалостно разрушать.

Культурные Герои

Даниэль Шмид Паоло и Витторио Тавиани Аки Каурисмяки

Дени Аркан Джоэл и Этан Коэны Мохсен Махмалбаф

Отар Иоселиани Гас Ван Сент Чжан Имоу

Кумасиро Тацуми Педро Альмодовар

23. Даниэль Шмид. Стопроцентно европейский генетический код

Некогда на Неделе швейцарского кино в Москве показали фильм "Палома". Пересматривая его сегодня, понимаешь, почему именно эта картина сделала Даниэлю Шмиду европейское имя. В середине 70-х "цивилизованный мир", как теперь принято выражаться, успел выпустить революционный пар, утерял одну за другой романтические иллюзии (Куба, Китай, майский Париж, пражская весна) и замкнулся на нуждах собственного ор­ганизма. Масс-медиа помогли населению смотреть на реаль­ность широко закрытыми глазами, а культура принялась со смаком пережевывать свое прошлое.

Ощущение тотальной (и фатальной) замкнутости прони­зывает "Палому". Ее действие завязывается в атмосфере кабаре и казино, где играют, между прочим, на рубли. Игра по правилам давно окончена, дальше идет ее имитация, ее симуляция. Начинается история певички из кабаре, больной туберкулезом (чем же еще?) и разбившей сердце своего богатого поклонника. Он носит ее на руках, уговаривает стать его женой, а она ему изменяет направо и налево, ибо сама разуверилась в любви. Спустя три года тело усоп­шей Паломы, согласно ее завещанию, выкапывают из мо­гилы. И не кто-нибудь, а муж с любовником, причем первый разрубает прекрасную плоть на куски, окончательно свихи­вается и бежит в казино.

Нужна смелость, чтобы предлагать такой сюжет без спасительной в подобных случаях иронии. Даже в сцене, где Палома и ее дебиловатый поклонник поют опереточный дуэт на фоне альпийского пейзажа, а в облаках парит по­хожий на гермафродита Эрос. Не то что иронии нет вовсе, но это ирония не вполне авторская. Она заключена в самих туристических красотах Швейцарии, легко переходящих в открыточный кич.