— Пожалуйста, не надо иронии.

— Извини.

Молчит.

Молчит.

— Если хочешь, если ты настаиваешь, то я готова бросить все — дом и детей, — все.

— И детей?

— Да, детей. Одно, Хенрик, одно я знаю точно: ты всегда был добр и нежен с детьми. Иногда чересчур строг к мальчи­кам — зачастую вопреки моей воле. Но им, возможно, будет лучше без меня. Они избегнут наших проблем. Мы ведь детей никогда не вовлекали, правда?

— Бедная Анна!

— Что это ты?

— Бедная Анна. Тяжко тебе приходится.

— Да, тяжко. Иногда я молю Бога наслать на меня болезнь, чтобы я попала в больницу, чтобы меня увезли подальше от этого чувства вины, вины — да.

Хенрик, наклонившись, берет ее руку в свою. Он серьезен, нежен.

— Тебе не кажется, Анна, моя Анна, что есть какой-то смысл в том, что свалилось на нас? И что причиняет такую не­выносимую боль.

Анна слушает добрый голос, смотрит на приблизившееся вплотную лицо. Он больше не сторонится ее, он ласков и не­много торжествен.

— Я много раз собиралась. Ты же, как бы там ни было, мой лучший друг несмотря ни на что. Ты — единственный, с кем я всегда могла поговорить, поэтому все это было как во сне:

366

жить и словно бы играть какую-то роль. Понимаешь, что я хо­чу сказать?

— Понимаю.

— Я бы рассказала тебе, и мы вместе... Но потом я думала, сколько у тебя дел, ответственности и всех твоих прихожан. И я считала, что тебе будет не под силу моя правда и было бы бесцеремонно втягивать тебя в то, что я сама должна распу­тать. Так время и шло — но иногда вдруг появлялась мысль: сейчас] Сейчас я скажу. Будь что будет — но я видела, как ты измотан, видела твое уныние, и ты говорил, что боишься не справиться, и я видела, в каком страхе ты пребывал накануне своих проповедей. И я молчала. И чем дальше, тем, естествен­но, труднее становилось признаться.

— Кто-нибудь знает?

—Нет.

— Даже твоя мать?

— Неужели ты полагаешь, что я рискнула бы говорить с Ма? Нет-нет, Хенрик, это невозможно.

— И никто другой?

— Нет, Хенрик.

— Ты уверена?

— Не буду врать. Господи, как трудно. Мэрта знает.

— Вот как — Мэрта.

— Я все расскажу, но будет больно.

— И все же, наверное, лучше мне знать.

— Дело было так. Мне хотелось побыть с Тумасом. Хоте­лось провести с ним несколько дней — и ночей — вдвоем. Ту­мас колебался, ему и хотелось, и нет — он боялся, считал, что это будет обманом. Я объяснила ему, что обман и так налицо. И я написала Мэрте, которая временно жила в доме своей тет­ки в Норвегии, недалеко от Мольде. Она сразу же ответила, чтобы мы приезжали, и сообщила, что сама едет в Трондхейм, на съезд миссионеров.

— Понимаю.

— Я вижу, что ты хочешь понять.

Она опускает голову и целует его руку. Потом резко всхлипывает, но, овладев собой, проводит ладонью по лбу и глазам.