* Эстермальм — аристократический район Стокгольма (Здесь и далее прим.
переводчика.) 6 шаг вперед, чтобы было удобнее
схватить ее, теряю опору и падаю на пол. Помню, действие это
сопровождалось острым наслаждением, которое почти мгновенно сменилось
ужасом. Я склоняюсь над фотографиями
моего детства, рассматриваю в лупу лицо матери и пытаюсь пробиться сквозь
угасшие чувства. Конечно, я любил ее, она весьма привлекательна на этой
фотографии: густые волосы с пробором посередине над низким, широким лбом, нежный
овал лица, приветливо изогнутые чувственные губы, теплый, открытый взгляд
из-под темных, красивой формы бровей, маленькие сильные руки. Мое четырехлетнее сердце сгорало
от собачьей любви. Но наши отношения были вовсе не
так просты — моя преданность досаждала ей, вызывала раздражение, а
проявления нежности с моей стороны н бурные вспышки беспокоили ее. Она нередко
отсылала меня прочь холодным ироничным тоном. Я рыдал от бешенства и
разочарования. Отношение матери к брату было гораздо проще, поскольку ей
все время приходилось защищать его от отца, воспитательный метод которого
отличался суровой твердостью и включал в себя жестокие телесные наказания в
качестве непременного аргумента. Со временем я понял, что мое то
сентиментальное, то неистовое обожание не оказывает ровным счетом никакого
действия. С ранних лет я начал искать ту
манеру поведения, которая могла бы понравиться матери, привлечь ее внимание.
Заболевший немедленно вызывал ее участие. А так как я был болезненным
ребенком, страдавшим всевозможными недугами, болезнь стала хотя и неприятным, но
зато надежным способом пробудить у нее нежность. Симуляцию же мать распознавала
сразу (она была дипломированной медсестрой) и наказывала за нее на совесть. Другой способ обратить на себя ее
внимание был опаснее. Обнаружив, что мать не выносила равнодушия и
безразличия — ведь это было ее собственное оружие, — я научился обуздывать
свою страсть и повел удивительную игру, главными элементами которой были
высокомерие и холодная приветливость. Что уж я там вытворял, не помню, но
любовь делает человека изобретательным, и вскоре мне удалось пробудить
интерес к моему кровоточащему чувству собственного достоинства. 7 Проблема заключалась лишь в том,
что я так и не получил возможности раскрыть карты, сбросить маску и испытать
сладость ответной любви. Много лет спустя, когда мать
лежала в больнице со вторым инфарктом и с трубкой в носу, мы заговорили с
ней о нашей жизни. Я рассказал ей о своей детской страсти, и мать
призналась, что ее это очень мучило, но вовсе не так, как полагал я.
Оказывается, она поделилась своими тревогами со знаменитым детским врачом,
и тот в самых серьезных выражениях высказал ей свои опасения (начало 20-х
годов). Он посоветовал ей самым решительным образом отклонять мои, как он
выразился, «болезненные заигрывания». Любая уступка повредит мне на всю
жизнь. |