"Мы должны предупредить вас, — сказал один, — в Со­ветском Союзе не существует такого явления, как гомосексуализм. Поэтому в прокатной версии купированы некоторые сцены". Бертолуччи несколько насторожился. "Вы­пали также частично мотивы, связанные с лесбиянством", — продолжал журчать вкрадчивый голос. Режиссер уже дога­дывался, что находится в стране чудес, и деликатно молчал. При входе в кинозал его огорошили сообщением о том, что порядок эпизодов слегка изменен — для удобства зри­телей. Совсем убийственно прозвучало последнее преду­преждение: фильм (отличающийся редкостной цветовой экс­прессией) выпущен на экран в черно-белом варианте. Когда эту смешную и грустную историю рассказывали Тарков­скому, она завершалась словами: "Этого Бертолуччи уже не понял". На что Тарковский возразил: "Он всё понял". Так или иначе, итальянец Бертолуччи больше не искал приключений в России.

Меняется и характер увлечения Китаем. Бертолуччи уже не рассматривает китайский коммунизм как роман­тическую альтернативу буржуазному миру. "Последний император" вообще не идеологичен: режиссер, по его при­знанию, был заражен тысячелетней мудростью китайцев и хотел показать, как через все исторические катаклизмы сохраняется непрерывность их ритуалов и культуры. В самом китайском коммунизме Бертолуччи ощутил нечто от конфуцианства — как бы ту же идею исправления человека.

"Последний император" — эпический кинороман и одновременно — монофильм. Найдя идеального героя в лице императора Пу И, режиссер вырастил мощное сю­жетное древо, где ветвящиеся отростки все же примы­кают к основному стволу. Но сам ствол лишен монолит­ности. Революция решительно рассекает сюжет жизни героя на "до" и "после". До — наследственное положение главы императорского рода, наставник-англичанин, двор­цовые интриги, попытки следовать идеям просвещенной монархии, а в итоге — унизительный японский протек­торат, под которым императору отведена роль марио­нетки. После — годы маоцзедуновской тюрьмы. И далее — анонимное существование у самого дна общественной пи­рамиды.

Все, что "перед", сделано по модели, впервые опробо­ванной в "Конформисте". Живописный блеск в реконст­рукции "допотопной" эпохи, ее импульсов и дуновений, ее экзотического декаданса, умноженного на тайну утра­ченного времени и тайну Востока. Эпоха "перед револю­цией" — как сжатая пружина, чреватая выплеском колос­сальной энергии.

"Последний император" больше всех прежних картин Бертолуччи напоминает (а напоминая, опровергает) "Двад­цатый век" с его мифологией аграрных культов, почти языческим преклонением перед стихийными силами, с властью витализма и эротики над людскими порывами. То был единственный из фильмов итальянского режиссера, где действие длится и "до", и "после", но духовно скон­центрировано "во время" революции. Этот роковой день в метафизическом смысле выражает суть всего XX века и, как минимум, равновелик ему.