Я никогда не соперничал с Шёбергом. В театре равного ему не было — факт, воспринимавшийся мною без всякой го­речи. Его интерпретации Шекспира я считал совершенными, мне нечего было добавить, он знал больше меня, видел глубже и увиденное воплотил на сцене.

Его великодушие нередко вызывало мелочную, бесцвет­ную критику. Я и не подозревал, что это серенькое нытье заде­вало его.

Больнее всего на Шёберга подействовала, по всей видимо­сти, наша провинциальная культурная революция. В отличие от меня он был вовлечен в политическую жизнь и произносил пламенные речи о театре как оружии. Подули новые ветры и в Драматене, и Шёберг собрался вместе с молодежью на барри­кады. Велико же было его огорчение, когда ему пришлось про­читать призывы сжечь Драматен, а Шёберга и Бергмана пове­сить на часах Турнберг на Нюбруплан.

Возможно, какой-нибудь храбрый ученый наберется ког­да-нибудь духу и изучит, какой вред — прямой и косвенный — нанесло нашей культурной жизни движение 68-го года. Воз­можно, хотя вероятность ничтожна. Разочарованный револю­ционеры до сих пор сидят в редакциях, вцепившись в пись­менные столы, и талдычат о «сбившемся с пути обновлении». Они не понимают (да и как им понять!), что своими действия­ми нанесли смертельный удар по развитию, которое ни в коем случае нельзя отрывать от его корней. В других странах, где дозволено многообразие идейных течений, традиции и образо­вание не подверглись разрушению. Лишь в Китае и Швеции высмеивали и унижали своих художников и учителей.

Меня самого — на глазах сына — выставили из государст­венного театрального училища. В ответ на мои слова о том, что студентам, дабы донести до масс свои революционные идеи, необходимо овладеть актерской техникой, они засвистели, размахивая красной книжицей, вкрадчиво поощряемые тог­дашним ректором Никласом Бруниусом.

176

Молодежь, быстро и умело организовавшись, оккупирова­ла средства массовой информации, оставив нас как использо­ванное старье в жестокой изоляции. Лично мне работать прак­тически не мешали. Мои зрители находились в других странах, обеспечивая мне средства к существованию и поддерживая хо­рошее настроение. Я презирал фанатизм, знакомый с детства: та же эмоциональная тина, только с иными знаками альтерации. Вместо свежего ветра — деформация, сектантство, нетерпи­мость, боязливая угодливость и злоупотребление властью. Мо­дель неизменна: идеи обюрокрачиваются и извращаются. Ино­гда процесс идет быстро, иногда занимает сто лет. В 1968 году он набрал стремительную скорость. За короткое время был на­несен потрясающий и трудно исправимый ущерб.