Для меня Рагнар, несмотря ни на что, был фигурой. Я знал, что он сделал много фильмов, написал множество сценариев и

189

поставил бесчисленное количество опер. Видел, как он работа­ет на сцене с певцами и хористами. Хриплый, чуть шепелявый голос, голова выдвинута вперед, плечи вздернуты, длинные пальцы подрагивают. Знающий, темпераментный и старомод­ный. Со «звездами» он был мягок, любезен, шутлив, с остальны­ми — саркастичен, язвителен, бесцеремонен. С узких губ никог­да не сходила улыбка — был ли он приветлив или зол.

Очень скоро разглядев мою полнейшую некомпетент­ность, он разжаловал меня в мальчики на побегушках, с кото­рым обращались хуже некуда. Иногда он щипал меня за щеку, чаще же всего я бывал благодарной жертвой его сарказма. Не­смотря на презрение и страх, я многое почерпнул из его тща­тельно, до мелочей продуманных указаний. Вместе с гениаль­ным художником Драматена Свеном Эриком Скавониусом он методично создавал пронизанный настроением спектакль из старой популярной оперы Гуно.

Великолепный певец-бас Леон Бьёркер, не умевший чи­тать нот, сказал мне однажды: «Почему это вы так надменны? «Задница», что ли?» Я глядел на него во все глаза, ничего не соображая, — надменен? А Бьёркер продолжал: «В этом теат­ре принято здороваться друг с другом, мы с вами встречаемся ежедневно, а вы ни разу не соизволили поздороваться. Вы и вправду «задница»?» Я ничего не мог ответить, ибо не пони­мал, о чем он говорит, не подозревая о пущенной кем-то сплет­не: новая «задница» Фьяметты.

Фьяметта бывал нагл, ироничен, мог обидеть, но никогда не приставал. В общем-то, он мне даже нравился, я восхищал­ся его преданностью и неисчерпаемым упорством — жеман­ный, злобный, ожесточившийся пожилой господин посредст­венных способностей, которому в юности предсказывали блестящее будущее.

Как-то после репетиции мы остались в зале вдвоем — я от­мечал мизансцены в партитуре, он, грустный и печальный, си­дел, опершись о мой стол. «Господин Бергман, — сказал он ти­хо, с мольбой, — что мне делать? Ёрдис упрямится, настаивает на косах. Это же смешно. Ведь у нее же голова словно водян­кой раздута!» он умолк, покачиваясь на стуле? «Странную вы выбрали metier*, господин Бергман. В старости она может при­вести к большому разочарованию».

* профессия (франц.).

190

Исай Добровейн должен был ставить «Хованщину» Му­соргского и сам же дирижировать. С ним прибыли его собст­венные ассистенты. Вокруг вился рой помощников. Я вос­пользовался возможностью тайком следить за его работой — впечатление было ошеломляющее.

Добровейн был по происхождению русским евреем из Москвы, с огромным послужным списком и, по слухам, с тяже­лым характером. Мы же увидели импозантного вежливого че­ловека небольшого роста, с красивым лицом и седыми виска­ми, которые ему очень шли. Выходя на сцену или становясь за дирижерский пульт, он преображался. Перед нами был выдаю­щийся европеец, решительно и невзирая на лица поднимавший художественный уровень театра. Это вызывало — по очереди — просто удивление (что? разве можно такое говорить? Я такой же человек, как он!), сдерживаемое бешенство (я ему когда-ни­будь врежу!), покорность (он, конечно, дьявол, но Дьявол с большой буквы!) и, наконец, полное обожание (потрясающе! Подобного ни мы, ни театр еще не переживали!).