— Я тоже малость чокнулась,
разнюнилась как девчонка. Ты правда не хочешь чаю, Ингмар? Уже четыре. Может,
мне все-таки пойти разбудить настоятеля? Ты спешишь, Ингмар? Погоди-ка!
По-моему, я слышу его шаги. Да, он идет! Пока не забыла, я получила копию твоего
денежного перевода, будет лучше, если ты возьмешь ее, Ингмар. 302 Сестра Эдит встала с той живостью
в движениях, которая проистекает от твердости души и самоочевидной радости. В
коридоре раздались гулкие шаги отца. Он шел, тяжело переставляя ноги в
ортопедических ботинках, постукивала палка. Он постучался, Эдит крикнула
«входите», и отец открыл дверь. Я уже было приподнялся, чтобы пойти ему
навстречу, но что-то меня остановило. Стоя на пороге комнаты, он смотрел на нас
отсутствующим взглядом. Жидкие волосы растрепаны, одно ухо — багровое. Он был в
своем старом темно-зеленом халате, пропахшем сигарами, ладонь с синими
прожилками судорожно вцепилась в ручку палки. — Я только хотел узнать, не
вернулась ли Карин, пробормотал он, глядя на нас с Эдит, но не узнавая. —
Карин уже вернулась? В ту же секунду лицо его
изменилось. С болезненной стремительностью он
осознал, где он и какова реальность: Карин умерла, а он опростоволосился.
Улыбнувшись жуткой улыбкой, он извинился — простите, я еще не совсем
проснулся. — Здравствуй, сын, зайдешь ко мне
ненадолго? Он повернулся и зашаркал по темному коридору в свою комнату. Эдит
застыла с папкой в руках. — Ничего страшного! Не бойся,
Ингмар. Эрику иногда кажется, что Каринтде-то здесь, рядом. Он страшно
огорчается, обнаружив свою ошибку: из-за того, что Карин мертва, а еще больше
из-за того, что он опростоволосился. Я сейчас пойду к нему. А ты приходи через
четверть часа. Отец наклоняется к Пу: «По-моему,
ты засыпаешь. Не пойти ли тебе лечь? Еще только пять. Три часа вполне
можешь поспать». Пу мотает головой, молча: нет, спасибо, я хочу остаться
здесь и смотреть на солнце. Я хочу быть рядом с отцом. Не спускать с него
глаз, чтобы он, чего доброго, не испарился. Меня клонит в сон, но мне грустно.
Нет, я не намерен ложиться и нюхать утреннюю канонаду и дерьмо моего
братца, я, кстати, всегда проигрываю, когда мы соревнуемся. Пу широко
зевает и мгновенно, как будто повернули выключатель, засыпает. Голова его
свесилась на грудь, раскрытые ладони лежат на досках скамейки. Волосенки на
затылке стоят дыбом, солнце припекает щеку. Отец, застыв, наблюдает за
сыном. Трубка погасла. Во сне Пу идет по лесу —
знакомому и в то же время незнакомому. Журчит и плещется ручей. Над головой
бегают солнечные зайчики. Он в тени, но все равно душно. Он дви- |