И тут и там преподавали одни и те же дерьмовые учителя, и тут и там властвовала та же дерьмовая зубрежка. Единствен­ным отличием была, пожалуй, значительно более высока плата за обучение в Пальмгренской школе. И еще — это была школа с совместным обучением. В нашем классе учились двадцать один мальчик и восемь девочек. Одной из них была Анна.

Ученики сидели по двое за старомодными партами. Учи­тель занимал кафедру, стоявшую на возвышении в углу класса. Перед нами простиралась черная доска. Снаружи, за тремя ок­нами, всегда шел дождь. В классе царил полумрак. Шесть эле­ктрических шаров вяло боролись с колеблющимся дневным

102

светом. В стены и мебель навечно въелся запах мокрой обуви, грязного белья, пота и мочи. Это был склад, учреждение, осно­ванное на оскверненном союзе властей и семьи. Хорошо разли­чимая вонь омерзения порой становилась всепроникающей, иногда удушающей. Класс был как бы миниатюрным отраже­нием предвоенного общества: тупость, равнодушие, оппорту­низм, подхалимаж, чванство с робкими всплесками бунта, иде­ализм и любопытство. Анархистов быстренько ставили на место — и общество, и школа, и семья наказывали образцово, нередко тем самым определяя всю дальнейшую судьбу право­нарушителя. Методы обучения заключались главным образом в наказании, вознаграждении и насаждении чувства вины. Многие из учителей были национал-социалистами, одни — по глупости или ожесточенные неудавшейся академической карь­ерой, другие — из-за идеализма и восхищения перед старой Германией, «народом поэтов и мыслителей».

На этом фоне серой покорности за партами и кафедрой встречались, разумеется, и исключения — одаренные, несгиба­емые люди, распахивавшие двери и впускавшие воздух и свет. Но таких было немного. Наш директор — льстивый деспот, махинатор из махинаторов Миссионерского союза — обожал читать утренние молитвы, липкие проповеди, состоявшие из сентиментальных ламентаций на тему о том, как бы сокрушал­ся Иисус, если бы именно сегодня он посетил Пальмгренскую школу, или же из адских проклятий в адрес политики, дорож­ного движения и эпидемического распространения джазовой культуры.

Невыученные уроки, обман, жульничество, лесть, подав­ляемое бешенство и зловонный треск нарочно выпускаемых газов составляли непременную программу безнадежно тянув­шегося дня. Девчонки собирались кучками, заговорщицки пе­решептываясь и хихикая. Мальчишки орали ломающимися голосами, дрались, гоняли мяч, планировали жульнические проделки или договаривались о невыученных уроках.

Я сидел приблизительно в середине класса. Анна — наис­косок впереди меня, у окна. Я считал ее уродиной. Так счита­ли все. Высокая толстуха с округлыми плечами, плохой осан­кой, большой грудью, мощными бедрами и колышущимся задом. Коротко остриженные рыжие волосы зачесаны на ко­сой пробор, глаза — один голубой, другой карий — косят, вы­сокие скулы, полные вывернутые губы, по-детски округлые щеки, на благородном подбородке — ямочка. Из-под волос