Но в другой теме, или в другом аспекте творчества Херцога, Идеей становится Малое, реализующееся прежде всего в карликах, которые «тоже начинали маленькими», и продолжается в людях, не переставших быть
карликами. Это уже не «покорители бесполезного», а никчемные существа. Уже не «просветленные», а дебилы и идиоты. Пейзажи мельчают или уплощаются, становятся печальными и мрачными, и даже проявляют тенденцию к исчезновению. Появляющиеся на их фоне существа уже не имеют Видений, а, кажется, сползают на уровень элементарного осязания (как глухонемые из «Страны молчания и мрака») и ходят вровень с землей по какой-то неопределенной линии, позволяющей им сделать паузу и отдохнуть от видений лишь в промежутке между страданиями —
и все это в ритме шагов их уродливых ног. Так ходит по саду профессора Каспар Хаузер из фильма «Каждый за себя, Бог против всех». Это происходит и в «Строшеке», где тоже есть карлик и проститутка, а также линия бегства немцев в
ничтожную Америку. То же самое и в «Носферату»,
трактованном в противовес Мурнау и воспринятом как бы в утробной регрессии, когда у плода нет ничего, кроме его
немощного тела, и того, к чему он прикасается и что сосет, — если ему и удастся распространиться по Вселенной, то
лишь в форме собственного преемника, маленькой точки, убегающей по плоской
земле в сторону горизонта. Сюда же
можно отнести и героя фильма «Войцек», всегда зацикленного на собственных Страстях, когда и земля, и красная луна, и черный пруд не более как индуцированы
прерывистыми индексами, а не грандиозными синсигнумами'. На этот раз, следова- 1 Ср.: Potrel-Dorget M.-L.,«Dialectiquedusurhommeetdusous-hommedans
quelques films d'Herzog». «Revue du cinema», no. 342. ' В превосходной книге «WernerHerzpg», Edilig, Эмманюэль Каррер (Carrere) проанализировал
отсутствие пейзажа в «Войцеке» так же, как и наличие значительных
видений в другом случае. 256 Жиль Делёз Кино-1.
Образ-движение 257 тельно, мы имеем
дело с малой формой ACAI, но и та, в свою
очередь, сведена к самому немощному аспекту. Ибо в обоих случаях - и при
сублимации большой формы, и при обездвиживании формы малой — Хер-цог выступает как метафизик. Это наиболее
метафизичный из кинорежиссеров (если немецкий экспрессионизм был уже пронизан
метафи-> зикой, то он все же
интересовался проблемой Добра и Зла, к которой Херцог равнодушен). Когда Бруно ставит вопрос: куда деваются предметы,
от которых больше нет проку? — можно ответить, что обыкжн венно их выбрасывают в мусорное ведро, но такой
ответ будет недостач точным, ибо
вопрос является метафизическим. Бергсон задавал тот же вопрос и отвечал на него метафизически: то, что
перестало быть полез-, ным, начинает попросту быть. Когда же Херцог
замечает: идущий пешком
беззащитен, можно еще добавить,
что ходок фактически лишен сил, если
его сравнить с автомобилями и самолетами. Но и в этом аспекте слова Херцога являются метафизическими1.
«Абсолютно беззащитный» —такое определение дал себе Бруно. Ходок
беззащитен из-за того,! что он и начинает
быть, и не перестает быть малым. Такова походка Каспара, повадка несказанного.
И получается, что Малое вступает с Великим
в такие отношения, что эти Идеи сообщаются между собой и, обмениваясь
своими элементами, образуют фигуры. Возвышенный план просветленного потерпел фиаско в рамках большой формы, и вся его реальность перешла в немощное: Агирре кончил
дни в одиночестве на просмоленном
плоту, не владея никакой общностью, кроме вывод-, ка обезьян;
Фицкарральдо поставил свой последний спектакль с посредственной труппой и пел перед редкими зрителями и черной свинкой;1
а единственным последствием пожара в стекольной мастерской оказалось-то, что
рабочие подобрали осколки. Но и наоборот, калеки, которые ходят в рамках малой формы, имеют такие
осязательные отношения с миром, что они как бы раздувают и вдохновляют
сам образ, — как, например, глухонемой ребенок, прикасающийся к дереву или кактусу; или же когда Войцек, дотрагиваясь до
дерева, которое он собрался рубить,
ощущает прилив сил от Земли. И это освобождение тактильных сил не ограничивается тем, что делает образ вдохновенным: оно приоткрывает его, снова наделяет его мощными
галлюцинаторными видениями полета, вознесения или переправы, — как
происходит у красного лыжника из «Страны
молчания и мрака» прямо во время прыжка, или-же в трех больших сновидческих
пейзажах из фильма о Каспаре Хаузере.
Здесь, следовательно, мы также присутствуем при удвоении, аналогичном удвоению возвышенного; и все
возвышенное рас- |