Анна неслышно ходит по комнате. Туда, сюда. По краю ло­скутного ковра, опущенная голова выдвинута вперед, руки скрещены на груди, взгляд следует за темными параллельными линиями половицы. Анна глубоко дышит, точно ей не хватает кислорода, точно она находится на невероятной высоте, где воз­дух разрежен и небо черно. Останавливается, скидывает мягкие тапочки, замирает — прислушивается к тихой мольбе Хенрика по другую сторону двери. Время от времени блестящая латун­ная ручка двери поворачивается, но осторожно, боязливо.

И тут он вскрикивает и ударяет в дверь ногой. Страх и бе­шенство. Колотит кулаком: «Ты не имеешь права обращаться со мной таким образом! Анна! Ответь по крайней мере».

Тишина. Анна стоит неподвижно, с опущенной головой. Темные длинные волосы закрывают щеки.

Опять Хенрик: «Анна! — Сейчас его голос спокоен. — Мы должны поговорить. Я не намерен отступать. Буду сидеть на террасе и ждать тебя. Буду ждать сколько угодно. Сколько угодно, Анна, — слышишь? Я хочу, чтобы ты пришла и объяс-нида, в чем дело».

Он отпускает ручку двери и удаляется. Она слышит, как он возится на террасе, передвигает кресло, садится, зажигает трубку.

363

Все это она слышит, неподвижно замерев посередине лос­кутного ковра в черно-синюю полоску.

Многие любят говорить о «решающих моментах». С осо­бенным размахом пользуются этой фикцией драматурги. На са­мом же деле такие моменты вряд ли существуют, это только так кажется. «Решающие моменты» или «роковые решения» — зву­чит правдоподобно. Но если разобраться, то момент вовсе не ре­шающий: просто чувства и мысли длительное время — созна­тельно или бессознательно — шли в одном направлении. Сама же развязка — факт, скрывающийся далеко в прошлом, в глуби­нах тьмы.

Анна выходит из оцепенения. Мрак, гнев, удушье неумо­лимо толкают ее к тому, чтобы изменить жизнь многих людей. В момент, когда рушится реальная действительность, где-то на краю ее сознания возникает таинственное ощущение удо­вольствия: пусть все летит в тартарары. И я погибну. И нако­нец-то будет поставлена точка. Она отпирает дверь, проходит через столовую, прихватив по дороге лампу с буфета, и, выйдя на террасу, осторожно ставит ее на круглый плетеный стол у торцовой стены. Подворачивает фитиль. Ну вот, теперь они с Хендриком могут посмотреть друг другу в глаза. Хенрик пыта­ется начать с извинения: «Прости, я вел себя как ребенок, но я правда испугался. Мы, конечно, ссорились с тобой, и даже до­вольно часто, но к запиранию дверей не прибегали».

Анна придвигает кресло и садится напротив Хенрика — это небольшое, выкрашенное белой краской плетеное кресли­це, старомодное, с покатыми подлокотниками и кое-где с про­рехами.