2 Bonitzer, ibid., p. 88 (Бонитцер сравнивает Антониони с
Бергманом). Кроме того, представляется, что «какое-угодно-пространство» обретает здесь новый характер. В отличие от предыдущих случаев, это не пространство, определяющееся частями, чьи согласование и ориентация заранее
не детерминированы и могут происходить практически
как угодно. Теперь это аморфное множество, устранившее то, что в нем
происходило и на него воздействовало. Это угасание или исчезновение, но оно не противостоит генетическому элементу. Ясно, что эти два аспекта являются дополнительными и
предполагают друг друга: аморфное множество — это, по сути дела,
собрание мест, сосуществующих независимо от
временного режима, движущегося из одной части множества в другую, а
также независимо от сочетаний и ориентации, придаваемых им исчезнувшими
персонажами и ситуациями. Стало быть, существует два состояния
«какого-угодно-про-странства», или два вида
«квалисигнумов»: квалисигнумы разрыва и квалисигнумы пустоты. Впрочем,
об этих двух состояниях, одно из которых
всегда подразумевается другим, можно сказать лишь то, что-одно бывает
«до», а другое - «после». «Какое-угодно-пространство» сохраняет единственную и одну и ту же природу: у него больше нет координат, это чистая потенциальность,
показывающая лишь чистые Возможности
и Качества, вне зависимости от актуализующих (или ак-туализовавших, или собирающихся актуализовать,
или ни то, ни другое, ни третье) их
положений вещей или сред. Следовательно, вызвать к жизни и образовать «какие-угодно-про-странства», пространства бессвязные или опустошенные, способны
тени, пробелы и цвета. Но ведь после войны можно было видеть
изобилие таких пространств, сформированных и
указанными, и прочими средствами; они есть и во внутреннем
убранстве, и снаружи и подвергаются разнообразным
влияниям. Прежде всего это касается (зависимостиот кино тут нет) послевоенных лет с их разрушенными или восстановленными городами,
пустырями, трущобами и — даже там, где не было войны — с «недифференцированными»
городскими объектами, с обширными заброшенными
территориями, доками, пакгаузами, грудами балок и железного лома. Другой, в
большей степени внутрикинематографический, процесс случился, как мы увидим, из-за кризиса образа-действия: персонажи все меньше и меньше находились в
«мотивирующих» сенсомо-торных
ситуациях и переключались на прогулки, праздное шатание и блуждание, определявшие чисто оптические и звуковые положения. И
тогда образ-действие стал тяготеть к дроблению, в то время как
ярко очерченные места потеряли свои контуры, и в
результате воздвиглись «какие-угодно-пространства», где развивались
свойственные современности аффекты страха и отрешенности, но
также и свежести, чрезвычайно высокой скорости и нескончаемого
ожидания. |