2 Как тут не
вспомнить, например, историю из жизни Гарреля, рассказанную им самим: «В финале «Хрустальной колыбели» мы
видим девушку, совершающую самоубийство,
и его в каком-то смысле объясняют мои слова из фильма "Марии на память":
"Пусть скорее придет безумие <...>» и однажды оно действительно
на меня свалилось. Так я обрел разум для кино» («Cahiers du cinema», no. 287, avril 1978). 520 Жиль Деле;? Кино-2. Образ-время 521 ческая модальность присутствия,
соперничающая с театральной и иногда, благодаря
другим средствам, ее превосходящая1. Но если кино не дает и не может дать нам присутствия тел, то это, возможно, оттого, что оно ставит перед собой иную задачу: оно простирает над нами «экспериментальную ночь» или белое пространство, оно работает с «танцующими крупинками» и «светоносной пылью», оно поражает видимое фундамент
тальным недугом и вводит в мир саспенс, и эти недуг и саспенс противоречат всякой естественной перцепции. В итоге оно производит генезис «неизвестного тела», находящегося у нас за головой, словно немыслимое — в мысли:
так происходит рождение видимого, пока еще ускользающего от зрения. Такие ответы, по-иному формулирующие проблему, дал Жан-Луи Шефер в книге «Обычный человек
кино». Они состоят в утверждении
того, что объектом кино является не восстановление присутствия тел для перцепции и действия, а работа с
первозданным генезисом тел, зависящим
от белизны, черноты или серого (или даже других цветов); зависящим от «начала видимого, не
являющегося пока ни фигурой, ни
действием». Не таким ли был замысел Брессона, «Книга Бытия»! Мы полагаем, что из того, разрозненные примеры
чему Шефер ищет в истории
кинематографа, у Дрейера и Куросавы, Гаррель извлекает не систематическое повторение пройденного, а
обновляющее вдохновенна, благодаря
которому кино, совпадает если не с собственной сутью, то по крайней мере с одной из своих изначальных
сущностей: это процесс сложения тел,
когда за отправную точку берется нейтральный образ, белый или черный, заснеженный или освещенный вспышкой.
Проблема, разумеется, состоит не в
присутствии тел, а в вере, способной возвратить нам мир и тело, исходя из того, что сигнализирует об их отсутствии. Нет
обходимо, чтобы камера изобретала
движения или позиции, соответствующие
генезису тел, и чтобы эти движения и позиции способствовали формальному сцеплению изначальных поз этих тел.
Эти присущие Гар-релю качества
кинематографа тел мы находим и в геометрии, в свою очередь, составляющей
мир из точек, окружностей и полуокружностей. Вспомним,
что ведь и у Сезанна возникновение мира связано с точкой,-с плоскостью, с объемом, с сечением, но они
выступают не в качестве абстракций,
а как генезис и рождение. В «Провозвестнике» женщина зачастую
представляет собой фиксированную, неподвижную и «отрицательную» точку, тогда как ребенок вращается вокруг
женщины, деревьев и кровати, а
мужчина движется полуокружностями, поддерживающими его отношения с женщиной и
ребенком. А в «Детях в разладе» камера, пона.-чалу точка, фиксированная
на танце, принимается вращаться вокруг двух танцоров, то приближаясь, то удаляясь в соответствии с их каденцией и меняющимся освещением; в начале «Душевного
шрама» тревеллинг по |