Актер (озарен идеей). А что, если царь вдруг передумает? Тут, кажется, есть некое рацио­нальное зерно.

П и с а т е л ь. Да в жизни он этого не сделает!

296

Актер (пытаясь сбыть свой товар). А если по­просит царица?

П и с а т е л ь. Чего это она просить-то станет? Она же сволочь!

А к т е р. А вот если бы троянцы сдались...

П и с а т е л ь. Как же! Они до последнего сто­ять будут!

А к т е р. А если Агамемнон нарушит слово?

П и с а т е л ь. Это не в его характере.

А к т е р. А если бы я вдруг выхватил меч и...

П и с а т е л ь. Это противоречило бы твоему характеру. Ты же трус! Бессовестный, безмозглый раб, и чести у тебя не больше, чем у червя. Иначе бы зачем ты мне был нужен?

А к т е р. Но я же только что предложил тебе шесть возможных концовок!

П и с а т е л ь. Одна топорнее другой!

А к т е р. Это пьеса твоя топорная, а не мои концовки!

П и с а т е л ь. Никогда люди так не ведут себя. Это противно их природе.

А к т е р. А мне их природа до фонаря! Нужна же нам какая-то концовка!

П и с а т е л ь. Поскольку человек — животное логичное, как драматург, я не могу допус­тить, чтобы мои персонажи делали бы на сцене то, чего в реальной жизни ни за что не сделают!

А к т е р. Смотри, не забудь, что сами-то мы в реальной жизни не существуем.

297

П и с а т е л ь. Ты что хочешь этим сказать?

А к т е р. Ты же знаешь: мы — персонажи пье­сы, которую как раз сейчас играют на этой сцене. И нечего на меня кидаться! Не я ее придумал!

П и с а т е л ь. Мы — персонажи пьесы, в кото­рой будут играть мою пьесу. Вроде как пье­са в пьесе... А они на нас смотрят.

А к т е р. Н-да. Сплошная философия, правда?

П и с а т е л ь. Да что там философия! Идиот­ство сплошное!

А к т е р. Так ты, что же, хотел бы среди них сидеть?

Писатель (глядя в публику). Еще чего! Ты взгляни на них только!

А к т е р. Тогда поехали дальше.

Писатель (бормочет). И за это они платили деньги!

А к т е р. Гепатитис! Я тебе говорю!

П и с а т е л ь. Да знаю. Все дело в концовке.

А к т е р. И вечно эта концовка!

Писатель (неожиданно, к зрителям). Слу­шайте, ребята, а может, вы нам что-нибудь предложите?

А к т е р. Не приставай к зрителям! Дернуло меня о них упомянуть!

П и с а т е л ь. Вот это влипли, а?! Мы, два древних грека в Афинах, сейчас будем смот­реть мою пьесу, а ты — так даже играть в ней, а они — из какой-нибудь дыры вроде

298

Бруклина — глазеют на нас в чьей-то чужой пьесе! А что, если они — тоже персонажи какой-нибудь пьесы? И кто-нибудь на них тоже пришел посмотреть? А может, вообще ничего этого нет и все мы — только тени в чьем-нибудь сне? Или,— что совсем уже скверно,— существует только вон тот жир­ный дядька из третьего ряда?

А к т е р. Вот и я говорю. Что, если Вселенная устроена вовсе не так логично, а человек — штука гораздо более изменчивая, чем мы думаем? Тогда можно было бы изменить концовку: ведь ей не надо было бы соответ­ствовать никакой наперед заданной идее. Да ты слушаешь или нет?