Шёстрём, не скрывая своей любви к
жене, поведал о драме, разыгравшейся в связи с фильмом «Горный Эйвинд и его
жена». Внезапно он замолк, замкнулся, ушел в себя, лицо исказилось от
боли. Съемки продолжались, наступил
день, когда должна была сниматься заключительная сцена: возлюбленная Исака
Борга, его юношеская любовь, ведет его на освещенный солнцем холм. Вдалеке он
видит призывно машущих ему родителей. Место мы выбрали на территории
Киногородка. В пять часов вечера солнечные лучи заскользили по траве, лес
потемнел. Виктор начал злиться. Напомнил мне про обещание: ровно половина
пятого, дом, грог. Я умоляю. Никакого эффекта. Виктор отбывает. Через
четверть часа возвращается: «Ну, будем снимать эти чертовы сцены?» Настроение его не улучшилось ни
на йоту, но он выполнял долг. Общий план — Виктор идет вместе с Биби по
освещенной солнцем траве, недовольно бурча и отвергая любые попытки
подольститься к нему. Перед съемкой крупного плана Виктор сидит в сторонке,
втянув голову в плечи, предложение приготовить ему грог здесь, прямо на месте, с
негодованием отвергается. Наконец, можно снимать. Он подходит, с трудом волоча
ноги, опираясь на руку ассистента режиссера, дурное настроение лишило его
последних сил. Заработала камера, раздался звук хлопушки. И вдруг лицо Виктора
раскрылось, черты смягчились, он преисполнился покоем и кротостью, мгновение
благодати. И камера на месте. Работает. И лаборатория не подкачала. Много времени спустя меня
озарило, что весь этот театр Виктора с обещанием, грогом, половиной пятого, его
старческая злоба объяснялась лишь диким страхом обнаружить свою 161 несостоятельность, усталость,
нежелание или просто бесталанность: не хочу, не могу, не имеешь права
требовать, не желаю играть эту роль, меня обманули, уговорили, больше ни
единого раза, нет, не страх, не несостоятельность, никогда больше, я сказал
«нет» раз и навсегда, больше не хочу, ничего я не должен, меня никто не может
заставить, я стар и измучен, все это бесполезно, зачем вы меня мучаете? Черт
возьми вас всех, оставьте меня в покое, я уже сделал свой кусок,
бессовестно мучить больного человека, я не справлюсь, нет, больше ни разу,
мне плевать на ваши чертовы съемки. Впрочем... пойду попробую. Пусть пеняют
на себя. Получится ужасно, хорошо просто не может получиться. Пойду сыграю
и докажу, что я больше не могу, у меня нет сил. Докажу этому проклятому щенку,
что нельзя обходиться со старыми, больными людьми как взбредет в голову. Он
получит железное подтверждение моей неспособности, которую я, по его мнению,
продемонстрировал уже в первый день. Возможно, именно так он и
рассуждал, старый лицедей. Настолько типично, что я не понимал причину его
раздражения вплоть до сегодняшнего дня, когда оказался почти в такой же
ситуации. Время беззаботных забав миновало навсегда, скука и омерзение
ухмыляются в лицо. Страх оказаться неспособным подтачивает и разъедает
способность. В прошлом я летал без помех и отрывал от земли других. Теперь
же мне самому необходимы доверие и желание других, теперь другие должны
оторвать меня от земли, чтобы у меня возникло желание летать. |