Он стремительно встал: «Нам больше не о чем говорить, не так ли?» Можно ли начать все сначала, забыть о нанесенной обиде? — пронеслось у меня в голове. Нет, слишком поздно, я совершил свою первую чудовищную ошибку на посту дирек-

170

тора театра. Я протянул на прощание руку. Он не взял ее. «Я напишу в правление», — сказал он и вышел.

По традиции без участия руководителя Драматена не при­нимается ни одно решение — от самых крупных до микроско­пических. Так было и так есть до сих пор, несмотря на закон о праве голоса и непрерывный ураган собраний. Драматический театр — безнадежно авторитарное учреждение, а его глава име­ет большие возможности формировать и внешнюю и внутрен­нюю деятельность. Мне нравилась власть, она была приятна на вкус, стимулировала. Личная же жизнь, напротив, перерос­ла в изощренную катастрофу, наблюдать которую я избегал, пребывая в театре с восьми утра до одиннадцати вечера. За со­рок два месяца на посту руководителя я поставил семь спек­таклей, снял два фильма и написал четыре сценария.

Трудились прилежно все. За сезон мы сделали двадцать два спектакля, девятнадцать на Большой и Малой сценах и три в Чинатеатерн — для юных зрителей.

Зарплаты у актеров были низкими, я повысил их в сред­нем на 40 процентов, считая, что польза от актеров уж никак не меньше, чем от викария или епископа. Ввел свободный день — ни репетиций, ни спектаклей. Трудившиеся в поте ли­ца актеры, обрадовавшись, использовали этот день для прира­ботка на стороне.

Сперва все наши мероприятия были встречены молчали­вым замешательством, однако вскоре начало организовывать­ся сопротивление, типично шведское, угрюмое сопротивле­ние. Руководители других театров страны собрались в ресторане «Золотая Выдра» для выработки плана действий. Бурно развивающийся театр, естественно, всегда подвергается критике изнутри — и критика эта просочилась в вечерние га­зеты. Наш школьный театр ругали за то, что он играет в Чина­театерн, детский — за то, что он играет на Большой сцене. Вы­ражалось недовольство тем, что мы играем слишком много, слишком мало, слишком часто, слишком редко, ставим слиш­ком много классики, слишком много новых пьес. Обвиняли в пренебрежении современной шведской драматургией, а когда мы ставили спектакли современных шведских драматургов, их разносили в пух и прах. Такова уж судьба национального театра на протяжении веков, и с этим ничего не поделаешь.

Не знаю, как там было на самом деле, но мне кажется, бы­ло безумно весело, и жутко и весело. Помню страх, страх до

171

тошноты, и в то же время жгучее любопытство перед каждым новым днем. Помню, как карабкался на свой капитанский мос­тик по узкой деревянной лесенке, ведущей в комнату секрета­ря и кабинет директора, со смешанным чувством паники и ра­дости. Я усвоил, что речь всегда шла о жизни и смерти, и тем не менее особой важности все эти проблемы не представляли, что здравомыслие и недоразумения были неразлучны, как си­амские близнецы, что в общем результате процент неудач пре­обладает, что самое опасное — неверие в свои силы, что капи­тулянтские настроения поражают чаще всего сильнейшего, что жужжание повседневного нытья, проникая сквозь стены и потолки, дает ощущение надежности: мы ругаемся, ноем и хнычем — и смеемся.