Он наслаждался счастьем в обществе друга, имевшего же­ну и детей. Жена, как умная женщина, не только не препятст­вовала их связи, но даже поощряла ее. Для меня Тим стал не­заменим. Наши дружеские отношения складывались без особых осложнений. Трагедия разыгралась внезапно, неожи­данно. Друг Тима влюбился, Тим, лишившись надежного се­мейного оплота и регулярного общения, стремглав скатился в болото алкоголизма, токсикомании и самого безудержного разврата. Нежность и близость сменились распутством, про­ституцией и неприкрытой эксплуатацией. Этот опрятный, пунктуальный, преданный человек запустил работу и открыто появлялся в компании диковинных типов, от которых ему ча­стенько крепко доставалось.

Иногда он исчезал на несколько дней, иногда звонил и ссылался на желудочный грипп, всегда желудочный грипп. Я уговорил его обратиться к психиатру — не помогло. Широко распахнутые глаза под покрасневшими веками потускнели, вокруг узкого рта собрались горькие складки, грим наклады-

173

вался все более небрежно, краска на волосах сошла, одежда пропиталась запахом табака и духов.

«Мы не отличаемся верностью, ибо не можем иметь детей. Тебе не кажется, что я был бы хорошей матерью? Приходится жить по уши в дерьме — просто-таки дышать нечем! Вряд ли именно это и называется нежностью или близостью, не так ли? В спасение я не верю. Нет, мое евангелие — полный рот и сзади малую толику. Пожалуй, оно и хорошо, что между нами нет физической близости — она привела бы лишь к ревности и ссорам. Хотя и жаль, что ты даже попытаться не хочешь. Кста­ти, из нас двоих я в лучшем положении: ведь я и женщина и мужчина. Да и, черт возьми, куда смышленее тебя!»

Тим умер утром в воскресенье, готовя завтрак. На нем был игривый костюм и фартук, украшенный фигурками утенка Дональда. Упал и умер, очевидно, почти мгновенно. Прекрас­ная смерть для маленького храброго человечка, гораздо боль­ше боявшегося милосердной Смерти, чем свирепой Жизни.

Альф Шёберг подобрал для хора в «Альцесте» рослых мо­лодых актрис, среди которых была многообещающая Маргарета Бюстрём, недавно закончившая театральную школу. Дру­гой режиссер хотел ее занять в крупной роли. Самовольно, не спросив Шёберга, я произвел перемещение. Мое решение бы­ло одобрено актерским советом, и список ролей вывесили на доске объяснений. Через пару часов послышался рев, прони­кавший через двойные двери и метровые, хорошо изолирован­ные стены директорского кабинета, потом грохот и опять вопль. В кабинет ворвался побледневший от гнева Альф Шё­берг и потребовал немедленно вернуть ему Маргарету Бюст­рём. Я объяснил, что это невозможно, ей наконец-то выпал хо­роший случай проявить себя, и к тому же я не позволю мне диктовать. Шёберг выразил намерение тут же набить мне мор­ду. Я, ретировавшись под защиту стола заседаний, бросил что-то насчет мужицких замашек. Взбешенный режиссер обвинял меня в том, что с первого же дня я вставлял палки ему в коле­са, но теперь чаша его терпения переполнена. Тогда я подошел к нему и предложил немедленно выполнить свое намерение, если такого рода аргументация, по его мнению, принесет поль­зу. На дергавшемся лице Шёберга появилась испуганная улыбка, его всего трясло, мы оба тяжело дышали. «Ты у меня сейчас костей не соберешь», — произнес он, и в это мгновение