Через несколько лет я научился находить контакт с акте­рами, интуитивно понимавшими, что я хочу сказать. Мало-по­малу нам удалось создать более или менее удовлетворитель­ную сигнальную систему чувств и прикосновений. То, что, несмотря на подобное увечье, я сумел сделать в Мюнхене один из лучших моих спектаклей, целиком заслуга немецких акте­ров, итог их эмоциональной чуткости, способности понимать с полуслова, их терпения, а отнюдь не того «воляпюка», на кото-

217

ром я говорил. В моем возрасте выучить язык невозможно, приходится довольствоваться остатками былых знаний и слу­чайными успехами.

Театральная публика Мюнхена изумительна. Преданная, вовлеченная, не признающая сословных различий, она бывает настроена весьма критически и охотно выражает свое неудо­вольствие свистом и выкриками. Но самое интересное заклю­чается в том, что эта публика все равно идет в театр, независи­мо от того, стерли ли спектакль в порошок или же превознесли до небес. Не стану утверждать, будто мюнхенцы не доверяют мнению критиков, выступающих на страницах газет, — навер­няка их рецензии читают, — но при этом оставляют за собой право самим решить, нравится им постановка или нет.

Залы заполняются в среднем на девяносто процентов, принимают сердечно, если считают, что вечер удачен. Расхо­дятся не спеша, чуть ли с неохотой, собираясь группками и об­мениваясь впечатлениями. Понемногу народ растекается по ресторанам на Максимиллианштрассе и маленьким кафе в близлежащих переулках. Вечер теплый, воздух насыщен вла­гой, где-то над горами погромыхивает гром, грохочут машины. Я, взволнованный и возбужденный, вдыхаю запахи еды, вы­хлопных газов и тяжелый аромат утонувшего в темноте парка, вслушиваюсь в тысячи и тысячи шагов, в звуки иностранной речи. И думаю: это определенно заграница.

Вдруг меня охватывает тоска по дому, по моим собствен­ным зрителям, так благожелательно вызывающим актеров че­тыре раза, а потом стремительно разбегающимся из театра, точно там бушует пожар. Я спускаюсь на Нюбруплан, поземка кружит вокруг молчаливого, обляпанного грязью мраморного дворца — ветер прилетел из тундры по ту сторону моря, — ка­кие-то панки в рванье криками изливают свое одиночество в белую пустынность.

В Мюнхене меня приняли с большой помпой. Раскрывай­те объятия — Бергман бежит из «социалистического ада»* где-то там, на севере, и находит прибежище в демократической

* Под «социалистическим адом» здесь, конечно, понимается Швеция, ко­торую многие западные политики и экономисты рассматривали (и рас­сматривают до сих пор) как страну «социалистического толка», избрав­шую «третий» путь развития (то есть смешанную экономику с большой долей государственных предприятий, хорошо развитую систему социаль­ного обеспечения и как итог высокий жизненный уровень).