Один друг, занимавшийся активной публичной деятель­ностью, эмигрирует и поселяется на Ривьере. Снимает трех­комнатную квартиру и, сидя на балконе, плетет коврики. Его значительно более молодая подруга продолжает работать на родине, но на несколько месяцев в году приезжает навестить комфортабельный балкон. Друг замолкает, наша беседа пыта­ется прорваться сквозь плотные заросли умолчаний, для под­держания общения надо затратить немало сил и времени. Его фразы становятся все загадочнее. Какого черта ты удрал на этот средиземноморский балкон? Ты же медленно и деликат­но умираешь, хотя трупных пятен и не видно. Мы беседуем, соблюдая ритуал, я знаю, что его гнетет какая-то забота, кото­рой он не хочет поделиться со мной. Спасибо большое, все за­мечательно, пальмы, правда, в снегу, зато цветут магнолии.

Я не могу признаться, что знаю, что его гнетет, не хочу обижать его упреком в недостатке искренности.

Кстати, мы почти ровесники — вполне возможно, именно так и начинается настоящая старость. Мы блуждаем по суме-

229

речным залам и захламленным извивающимся коридорам, за­бираясь все глубже и глубже. Говорим друг с другом по испор­ченным местным телефонам и беспомощно спотыкаемся о трудноразличимые оговорки.

Мой друг-актер написал увлекательную радиопьесу, и я попросил разрешения поставить ее. Через несколько месяцев я спросил его, не согласится ли он сыграть Призрака и Перво­го актера в моем «Гамлете». После мучительного колебания он отказался. Я в гневе заявил, что в таком случае не буду ставить его радиопьесу. Потрясенный, он ответил, что не видит свя­зи — столь очевидной для меня. Путем долгих объяснений мы, не поколебав исходных позиций, разобрались в этом недора­зумении. Но дружба дала трещину.

Друг, успешно работающий на общественном и политиче­ском поприще, панически боится любой формы агрессивнос­ти. Себя он в шутку называет «Besserwisser»*, и не без основа­ний. Я охотно слушаю его лекции, ибо у него есть чему поучиться. Много лет назад он усердно наставлял меня по по­воду моего шаткого положения на мировом кинорынке — си­туации, знакомой мне лучше, чем кому бы то ни было. Семь раз принимался он читать наставления, на восьмой я взорвал­ся и посоветовал ему заткнуться и убираться к черту (правда, не в таких изысканных выражениях). Прошло немало време­ни, прежде чем наша дружба восстановилась.

Я, впрочем, не строю себе никаких иллюзий относительно собственного таланта в дружбе. Вообще-то, я друг преданный, но до крайности подозрительный. Если мне кажется, будто ме­ня предали, не задумываясь, предаю сам; если мне кажется, будто со мной порвали, порываю сам — сомнительный, весьма бергмановский талант.