Образовавшееся благодаря надстройке переднее помеще­ние ведет в таинственную заднюю комнату. Ребенком я часто стоял в мрачной столовой нашей квартиры и заглядывал через приоткрытые раздвижные двери в гостиную. Солнце освеща­ло мебель и разные другие предметы, сверкало в хрустальной люстре, отбрасывало движущиеся тени на ковер. Комната пла­вала в зелени, как в аквариуме. Вдруг возникали люди, исчеза­ли, возвращались вновь, замирали в неподвижности, тихо пе­реговаривались. На окнах пламенели цветы, тикали и били часы — волшебная комната. Теперь нам предстояло воссоздать такую же в глубине сцены. Достали десять мощных проекто­ров, они должны проецировать изображение на пять экранов специальной конструкции. Какие конкретно картины пред­станут перед зрителем, мы еще не знали, но считали, что у нас достаточно времени на размышление. Пол сцены покрыли па­левым ковром, над внешней комнатой натянули того же цвета полог. И акустика Малой сцены, вообще-то совершенно не­предсказуемая, стабилизировалась, стала в высшей степени чувствительной. Актеры могли говорить быстро, не напряга­ясь, принцип камерной музыки был достигнут.

В 1901 году Стриндберг женится на молоденькой, необы­чайно красивой — несколько экзотической красотой — актрисе Драматического театра. Она на тридцать лет моложе мужа и уже знаменита. Поэт снимает пятикомнатную квартиру в толь­ко что построенном доме на Карлаплан, сам подбирает мебель, обои, картины, безделушки. Молодая жена попадает в декора­ции, целиком созданные ее стареющим супругом. Обе стороны, преодолевая препятствия, с любовью, терпением и талантом играют распределенные между ними с самого начала роли. Вскоре, однако, по маскам побежали трещины, и в тщательно продуманной пасторали разыгрывается не предусмотренная никем драма. Жена в гневе покидает дом и поселяется у родст­венников, в шхерах. Поэт остается один в окружении велича-

36

вых декорация. Разгар лета, город опустел. Поэт испытывает невыносимую боль — он и не подозревал, что такое бывает.

В «На пути в Дамаск» Неизвестный, в ответ на упреки Да­мы в том, что он играет со смертью, говорит: «Так же, как я иг­раю с жизнью, я ведь был поэтом. Несмотря на врожденную угрюмость, я никогда ничего не воспринимал всерьез, даже собственные трагедии, и порой я сомневаюсь, что жизнь более реальна, чем мои стихи».

Рана глубока, обильно кровоточит, отказывается повино­ваться, как при других жизненных неурядицах. Боль проника­ет в самое нутро, в неизведанные бездны и дает выход прозрач­ным родниковым водам. Стриндберг записывает в дневнике, что он плачет, но слезы промывают взгляд, и теперь он смот­рит на себя и на других со смиренной снисходительностью. Поэт воистину заговорил новым языком.