И по сей день не утихают споры, сколько успел написать Стриндберг до того, как Харриет Боссе, примирившись с бере­менностью, вернулась домой, в мирную идиллию. Первая по­ловина пьесы изумительна: все понятно, прозрачно, все — му­ка и наслаждение, все живо, оригинально, неожиданно. Практически готовый спектакль. Кульминация поэтического вдохновения — сцена в доме Адвоката. Начало семейной жиз­ни, разочарование в ней и распад семьи показаны ровно за две­надцать минут.

Потом драма утяжеляется: за Скамсундом следует Фагервик, вдохновение начинает хромать и спотыкаться, перед на­ми — словно непостижимая фуга из бетховенской сонаты для клавира, точность подменяется избытком нот. Почистишь че­ресчур усердно, загубишь сцены, сыграешь целиком — зритель не выдержит.

Необходимо, сохраняя хладнокровие, ввести утраченную ритмизацию. Это вполне возможно и оправданно, ибо текст по-прежнему напряженный, терпкий, забавный, поэтически выдержанный. Неожиданная сцена в школе, к примеру, про­сто великолепна. Что же до эпизода с несчастными отвозчика­ми угля, то он довольно натужен: «Игра снов» из грезы пре­вращается в сомнительного качества эстрадный номер на злобу дня.

Самые заковыристые проблемы тем не менее еще впереди. Первая — пещера Фингала. Мы знаем, что в доме царил мир. Юная беременная жена проводила время за лепкой и чтением книг. Поэт, дабы продемонстрировать свои благие намерения,

37

бросил курить. Супруги ходили в театр и в оперу, устраивали обеды и музыкальные вечера. «Игра снов» наливалась соком. И тут Стриндберг обнаружил, что его драма превращается в панораму человеческой жизни, направляемой нерешительной рукой рассеянного Бога. Внезапно он чувствует себя призван­ным в словах сформулировать ту Раздвоенность Бытия, кото­рую уже так непринужденно отобразил в первых сценах и эпи­зодах пьесы. Дочь Индры берет Поэта за руку и ведет его — увы! — на край безбрежного моря к пещере Фингала. И там на­чинается декламация стихов, вперемежку великолепных и дурных, бок о бок — красота и уродство.

Постановщик, ежели он не пал духом, дозволив Поэту ва­риться в его собственном, приправленном парфюмерией мо­дернистском супе, сталкивается с почти неразрешимыми зада­чами. Как изобразить пещеру Фингала так, чтобы она не выглядела нелепой? Как справиться с длинным жалобным по­сланием богу Индре? Это ведь в основном хныканье. Как по­казать шторм, кораблекрушение и самое трудное — идущего по волнам Иисуса Христа? (Безмятежное и волнующее мгно­вение в напыщенном театральном действе.)

У меня возникла идея сделать маленький спектакль в спек­такле. Поэт — с помощью ширмы, стула и старинного граммо­фона — оборудует некое игровое пространство. На Дочь Ин­дры он набрасывает восточную шаль, себя увенчивает перед зеркалом терновым венцом с распятия. Протягивает несколько рукописных страничек партнерше. Они скользят от игры к се­рьезности, от пародии к иронии, и вновь все пошло всерьез — праздник дилетантов, великолепный театр, простые, чистые аккорды. Возвышенное остается возвышенным, отмеченное печатью времени приобретает оттенок мягкой ироничности.