Мы радовались найденному решению, преграда наконец преодолена.

Следующая сцена в театральном коридоре суха и бессо­держательна, но выбросить ее нельзя. Игра с Праведниками, Тайна, скрывающаяся за дверью, духовное убийство Адвока­том Дочери — все это проходные, наспех набросанные карти­ны. Без глубины. Здесь единственно возможный путь — лег­кость, стремительность, угроза: Праведники, охваченные ужасом перед тем «ничто», которое они обнаружили, открыв дверь, непременно должны источать опасность.

Заключительная сцена у алтаря, несмотря ни на что, вели­колепна, а прощание Дочери безыскусно-трогательно. Этой

38

картине предшествует странная вставка — Дочь Индры рас­крывает Загадку Жизни. Судя по дневнику, Стриндберг, за­вершая работу над пьесой, читал диссертацию по индийской мифологии и философии. Плоды этого чтения он бросил в ко­тел и хорошенько перемешал. Но они не осели на дно и не при­дали новых вкусовых качеств всему блюду, а остались тем, чем были, — бесприютной индийской сказкой.

В заключительной сцене, как, впрочем, и в мажорном про­логе, кроется неразрешимая, но при этом тщательно замаски­рованная проблема. В одном из первых эпизодов — обращен­ная к Отцу реплика, по всей видимости, ребенка*: «Замок все время растет из земли. Видишь, насколько он вырос с прошло­го года?» В последнем монологе постаревший Поэт устами Дочери восклицает: «Теперь я чувствую всю боль бытия, так вот каково быть человеком». В начале ребенок, в конце — ста­рик, а в промежутке — целая человеческая жизнь. Я разделил роль Дочери Индры между тремя актрисами, что дало непло­хие результаты. Начало заиграло, конец стал логичным. Даже Загадка Жизни в искреннем, проникнутом жизненным опы­том исполнении большой актрисы зазвучала как трогательная сказка. Дочь обрела — в своей взрослой жизни — силу, любо­пытство, жизнелюбие, радость, прихотливость, трагизм.

Ни одна постановка не давалась мне с таким трудом, не требовала столько времени. Необходимо было стереть из па­мяти все прежние свои попытки и в то же время с водой не вы­плеснуть и ребенка. Те находки, которые органично вливались в новую концепцию, следовало сохранить, но при этом произ­вести строгий отбор, следуя суровому совету Фолкнера — Kill your Darlings**. И если завершающий этап работы над «Фрекен Жюли» был увлекательной игрой, то сценическое воплощение «Игры снов» превращалось в тягостную борьбу.

Впервые я воспринимал старость как врага. Воображение бастовало, принятие решений затягивалось, я ощущал непри­вычную скованность. Недостижимое так и оставалось недо­стижимым, душило меня. Не раз я был готов сложить ору­жие — редко возникающее у меня желание.