Она стоит, голова опущена, рука упирается в его плечо. «Нет, не сейчас, у нас впереди — вечность. Удивительно, правда?»

Много лет тому назад министерша Боркман вела большой дом — множество прислуги, многочисленные гости, большая родня, не слишком многочисленные выдающиеся друзья и не­которое количество хорошо воспитанных прихлебателей. Кух­ня спланирована соответственно. Все, кроме могучей плиты, имеется в поражающем воображение множественном числе — кладовые, ледники, мойки, газовые счетчики, кухонные часы, подъемники для кушаний, сигнальные приспособления, пере­говорные трубы, сервировочные столы, обеденные столы, ке­росиновые лампы, столы для выпечки, разделочные столы, высокие стулья, низкие стулья, скамейки, шкафы, окна без за­навесок, выходящие на огород, внушительных размеров доща­тый пол без ковров, нагреватели для воды, насосы для холод­ной воды, помойные корыта, стеклянные шкафы, забитые всяческим предметами первой необходимости, кухонная ут­варь, сервизы для буден и праздничная посуда, серебро и кера­мические вазы.

Они накрыли на длинном столе с выскобленной столеш­ницей, стоящем в центре кухни, уже поели и выпили. Зажгли свечи и теперь сидят друг против друга. Тонкие бокалы напол­нены, красуются бутылки. Одна уже опорожнена.

— Да, Тумас, твоя Анна чуточку опьянела, и скажу тебе — последний раз такое было не вчера. Я родилась под знаком Льва, — собственно, я дочь своей матери, а моя мать, Тумас, не из трусливых. А ты меня боишься?

401

— Иногда — да, иногда боюсь.

— Что же тебя пугает?

— Не знаю. Но это не то, что ты думаешь.

— Вот как. Не то.

— Мне делается страшно, когда ты...

— Когда я беру инициативу?

— Да, что-то в этом роде.

— Хочешь еще вина?

— Да, спасибо. Как хорошо.

— Ага, хорошо. Забудь о завтрашнем дне. Кстати, мы боль­ше никогда не будем строить планов.

— Ты жалеешь, что затеяла эту поездку?

— Нет. Хотя, впрочем, — да, но не так, как ты думаешь.

— А как же?

— Этого я сказать не могу.

Она целует его ладонь, прижимает к щеке, целует еще раз, кладет себе на лоб.

— Идем, мой любимый. Идем займем спальню министер­ши и ее кровать, пока нам не изменило мужество.

Другие комнаты были бы, наверное, удобнее, но получи­лось так, что Мэрта постелила им в заботливо согретой и тща­тельно прибранной спальне министерши. На обоях — явно весьма дорогих — мутно горели розы, кафельная печь пред­ставляла собой отливающую зеленью башню, увенчанную ра­кушками и вьющимися водорослями. В центре комнаты вели­чественно возвышалась черная блестящая резная кровать. Над перинами и пуховыми подушками колыхался балдахин. На картинах были изображены сцены из сельской жизни: сбор урожая, великолепные лошади и галдящие дети в националь­ных костюмах. Висел там и обрамленный черной рамой порт­рет усопшего десятки лет назад министра — дородного, но статного господина с седыми волосами, пышными бакенбар­дами и бородой, большим носом и строгим взглядом. На от­лично сшитом мундире теснились ордена отечественного и за­рубежного происхождения. Бархатные с вышивкой занавеси на высоких окнах были задернуты, скрывая весенние сумерки.