Тайны. Внезапные мгновения тишины. Неясные физичес­кие недомогания. Это и есть муки совести? — как спрашивает Дочь Индры в «Игре снов». Что я сделал? — спрашиваю я в ужасе. Ты знаешь сам, — отвечают Власть предержащие. Ко­нечно, я согрешил, всегда существует какой-нибудь необнару­женный проступок, грызущий душу. Подглядывали около от­хожих мест. Стащили изюм из шкафчика со специями. Купались совсем рядом с водоворотами у железнодорожного моста. Украли мелочь из отцовского пальто. Осквернили имя божие, заменив его на дьявола благословляющего: дьявол, благослови нас и спаси нашу душу, дьявол, обрати к нам свой лик и трахни нас. «Мы» — это мой брат и я, временами объе­динявшиеся для совместных акций, но чаще разделенные ед­кой ненавистью. Даг считал, что я врал, выворачивался и избе­гал наказания. К тому же еще и избалован, ибо был любимчиком отца. Я же полагал, что брат, который был на че­тыре года старше, пользуется несправедливыми преимущест­вами: его не загоняли в постель так рано, он ходил на фильмы, на которые не пускали детей, и мог вздуть меня когда вздума­ется. А то, что он постоянно вызывал ревнивое неудовольст­вие отца, я осознал значительно позже.

Ненависть между братьями чуть было не привела к брато­убийству. Даг дал мне хорошую взбучку, я решил отомстить. Чего бы это ни стоило!

53

Взяв в руки тяжелый стеклянный графин, я взобрался на стул, спрятавшись за дверью нашей с ним общей комнаты в Воромсе. Когда брат открыл дверь, я со всей силой ударил его по голове. Графин разлетелся на мелкие кусочки, брат упал, кровь хлестала из зияющей раны. Месяц или два спустя он на­бросился на меня без всякого предупреждения и выбил два пе­редних зуба. В ответ я поджег его кровать, когда он спал. Огонь погас сам по себе, враждебные действия временно при­остановились.

Летом 1984 года мой брат со своей женой-гречанкой при­ехали погостить к нам на Форё. Ему было шестьдесят девять лет, он был генеральный консул в отставке. Несмотря на тяже­лый паралич, он до конца неустанно выполнял свои служеб­ные обязанности. Теперь он мог лишь двигать головой, преры­висто дышал, говорил неразборчиво. Мы проводили время в воспоминаниях о нашем детстве.

Он помнил гораздо больше меня, рассказывал о своей не­нависти к отцу и сильной привязанности к матери. Для него они по-прежнему оставались родителями, мифическими су­ществами, прихотливыми, труднодоступными, которых он яв­но переоценивал. Мы ощупью пробирались по заросшим тро­пинкам, ошарашенно глядя друг на друга: непреодолимое расстояние разделяло двух пожилых людей, вышедших из од­ного чрева. Наша взаимная антипатия испарилась, оставив по­сле себя пустоту, где не было места контакту, общности. Брат хотел смерти и в то же время боялся умереть, бешеное жела­ние жить заставляло работать его легкие и сердце. Кроме того, как он обронил, покончить с собой не было возможности, ибо руки у него парализованы.