Сильный, дерзкий, умный человек, любивший рисковать, не уклонявшийся от военных опасностей, умевший наслаж­даться жизнью, рыбак, обожавший лесные прогулки, бесцере­монный, эгоистичный, обладавший чувством юмора. Всегда заискивавший перед отцом, несмотря на ненависть. Привязан­ный к матери, несмотря на все попытки вырваться на свободу и мучительные конфликты.

Мне понятна болезнь брата — он парализован яростью, па­рализован двумя подавляющими его сумеречными фигурами, удушающими, неуловимыми — отцом и матерью. Может, сле­дует добавить, что он питал полнейшее презрение к искусству, психоанализу, религии и вообще к духовности. Он был наск-

54

возь рациональным человеком, знал семь языков, из книг пред­почитал исторические сочинения и биографии политических деятелей. И еще он диктовал на магнитофон свои мемуары. Я отдал перепечатать этот материал. Получилось восемьсот стра­ниц, выдержанных в сухом, ироничном, академическом тоне. Правда, за несколькими исключениями. Просто и прямо рас­сказывает он о жене, есть страницы, посвященные матери. В остальном же — поверхностность, сарказм, лицемерное безраз­личие: жизнь как неинтересное приключение. На этих восьми­стах страницах нет ни строчки о болезни, он никогда не жало­вался, но свою судьбу презирал. Боли, физическое унижение переносил со злобным нетерпением и приложил максимум ста­раний быть настолько неприятным, чтобы никому и в голову не пришло выражать ему свое сочувствие.

Свое семидесятилетие он отпраздновал в посольстве в Афинах. Он был очень слаб, жена считала, что надо отменить празднество. Он отказался и произнес блестящую речь в честь гостей. Вскоре его увезли в больницу, где применили непра­вильное лечение, и он умер после нескольких затяжных при­ступов удушья. Он был все время в сознании, но говорить не мог, потому что ему сделали свищ в горле. И умер в ярости от своей немоты, от невозможности высказаться.

С моей младшей сестрой, Маргаретой, мы жили довольно дружно. И хотя она была на четыре года моложе, я охотно иг­рал с ней в куклы, разыгрывая сложные представления в ее ку­кольном шкафу. На фотографии из семейного альбома я вижу крохотное кругленькое существо с белесыми волосами и рас­ширенными от ужаса глазами. Она была сама чувствитель­ность — от нежного рта до нерешительных рук. Родители — и отец и мать — ее обожали, и она пыталась быть достойной этой любви, пыталась быть тем ласковым, нежным ребенком, кото­рый вознаградил бы их за мучения с обоими трудноуправляе­мыми сыновьями.

Мои детские воспоминания о Маргарете бледны и рас­плывчаты. Мы построили кукольный театр, она сшила костю­мы, я нарисовал декорации. Мать — терпеливая и заинтересо­ванная зрительница — подарила нам красивый вышитый бархатный занавес. Мы играли мирно и тихо, я чувствовал се­бя намного лучше в ее обществе, чем в обществе брата. Не ду­маю, чтобы мы когда-нибудь с ней дрались или ругались.