66 В один из съемочных дней
случилось нечто ужасное. Первая сцена снималась осенним вечером, после
наступления темноты. Шел крупный план. Камера стояла на трехметровом помосте.
Мигала вывеска варьете, Як застрелился, Марианн Лёфгрен, распростершись на
трупе, кричала так, что кровь стыла в жилах. Подъехала машина «скорой помощи»,
блестел асфальт, из окна салона красоты таращились манекены. Я вцепился в
помост, голова у меня кружилась, я был опьянен ощущением власти: все это —
мое создание, мною задуманная, спланированная и осуществленная
действительность. Жестокий удар настоящей
действительности не заставил себя долго ждать. Когда настало время спускать
камеру с помоста, один из техников, встав на самый край, начал с
помощью другого парня снимать ее со штатива. Она снялась неожиданно
легко, и техник, не удержавшись, упал навзничь на землю, придавленный тяжелой
камерой. Я не очень хорошо помню, что произошло. Благо «скорая» была неподалеку,
пострадавшего сразу же отвезли в Каролинскую больницу. Группа
настаивала на прекращении съемок, поскольку все были уверены, что их коллега
либо уже мертв, либо умирает. Я запаниковал и отказался
прекращать работу, я орал, что парень был пьян и вообще на вечерних съемках все
всегда в подпитии (отчасти это было правдой), что меня окружают сволочи, сброд,
что съемка будет продолжаться до тех пор, пока из больницы не сообщат о
смерти потерпевшего. Я обвинял моих сотрудников в халатности, лени и
разгильдяйстве. В ответ — ни звука, глухое, шведское молчание. Съемки были
продолжены, программа выполнена, но жившими в моем воображении
ракурсами лиц, предметов, жестов пришлось пожертвовать. У меня не было сил, я
заполз в темный угол и плакал от ярости и разочарования, — у меня просто не было
сил! Дело потом замяли, повреждения у парня оказались не слишком серьезными, к
тому же он был нетрезв. Медленно тянулись дни. Рууслинг
был теперь настроен откровенно враждебно и высмеивал любые исходившие от меня
предложения, касавшиеся выбора угла съемки. Лаборатория при проявке либо
недодерживала, либо передерживала пленку. Второй режиссер хихикал, похлопывая
меня по спине. Он был мой ровесник и уже сделал самостоятельно один фильм.
Я постоянно ругался с бригадиром электриков по поводу продолжительности
рабочего дня и перерывов. От трудовой дисциплины не осталось и следа, люди
приходили и 67 уходили когда им вздумается. Мне
был объявлен негласный бойкот. И все-таки один друг,
отказавшийся выть по-волчьи вместе со всеми, у меня был — монтажер Оскар
Русандер. Он и внешне напоминал ножницы, весь как бы составленный из острых
углов. Благородно картавил и был по-английски тщеславен, высказывая
снисходительное презрение режиссерам, руководству студии и корифеям из
Главной конторы. Человек начитанный, он в то же время обладал внушительным
собранием порнографических изданий. Самые знаменательные моменты в его
жизни наступали, когда ему доводилось работать с принцем Вильхельмом, делавшим
иногда короткометражки в СФ. Оскара немного побаивались, ибо невозможно было
предугадать, будет ли он в следующую минуту любезен или уничтожит вас
какой-нибудь презрительной репликой. К женщинам Русандер относился со
старомодной рыцарской вежливостью, но держал их на расстоянии. Говорили,
будто он вот уже двадцать три года ходит к одной и той же проститутке, два раза
в неделю, в любое время года. |