Возможно,
именно в отношении троичность обнаруживает свою наиболее адекватную
репрезентацию; ведь отношение всегда являет- 1 Ср.: Р е ся третичным и — с необходимостью
- внешним для собственных термов. И философская традиция различает два типа
отношений: естественные и абстрактные,
причем значение, скорее, свойственно первым, а закон или смысл — вторым.
С помощью первых мы естественно и без труда переходим от одного образа к
другому, например, от портрета к модели, затем — к обстоятельствам написания
портрета, затем - к месту, где модель находится теперь и т. д. Так происходит
формирование обыкновенной последовательности или серии образов, и эта серия, во
всяком случае, не является неограниченной, ибо естественные отношения достаточно скоро исчерпывают все свои последствия.
Вторая разновидность отношений, отношения формальные, наоборот, обозначает обстоятельства, в которых мы сравниваем два образа, не объединенных в сознании
естественным путем (например, две
весьма непохожие геометрические фигуры, общим свойством которых является
то, что они — конические сечения). Здесь происходит уже не формирование серии,
а сложение целого'. Пирс настаивает на следующем: если одинарность есть «один» сам по себе,
двоичность — два, а троичность — три, то в двух термах всегда необходимо, чтобы первый из них на свой лад «подхватывал» одинарность,
а второй — утверждал двоичность. Тогда втрех будет один представитель
одинарности, один - двоичности и один — троичности. Стало быть, мы имеем не
только 1, 2, 3, но 1, 2 в двух, а также 1,2, 3 в трех. Здесь можно усмотреть
своего рода диалектику, хотя сомнительно,
чтобы диалектика могла охватить множество таких движений; скорее можно сказать, что она является их
интерпретацией, и интерпретацией весьма недостаточной. Несомненно, образ-переживание был уже чреват ментальным (чистое
сознание). Его имел в виду и образ-действие — в цели действия (концепция), в выборе средств (суждение) и во множестве импликаций
(умозаключение). С тем большим основанием «фигуры» вводили ментальное в образ.
Но совсем другое дело — превратить ментальное
в объект образа как таковой, в образ специфический, явный, обладающий собственными фигурами. Равнозначно ли
это утверждению, будто такой образ
должен представлять нам чью-либо мысль, или даже чистую мысль и чистого
мыслителя? Разумеется, нет, хотя попытки в этом направлении и предпринимались.
Ведь, с одной стороны, образ в этом случае
становится слишком абстрактным или даже смешным. С другой стороны,
образ-переживание и образ-действие и так содержат довольно много мыслей (возьмем, например, умозаключения, |