2 «Здесь
кадрирование представляет собой кадрирование речи», в: «Les films de 1 Штрауб и Юйе:
«Диалектика терпения и насилия кроется в искусстве самого Баха». К тому же эти авторы настаивают на необходимости
показа «людей в процессе сочинения
музыки»: «Каждый приводимый нами музыкальный отрывок будет действительно
исполнен перед камерой, записан в живом звуке и заснят одним-един-ственным планом. Ядром визуального ряда, в то
время как звучит тот или иной музыкальный отрывок, каждый раз является процесс
производства этой музыки. Может
случиться и так, что это будет введено через партитуру, рукопись или оригинал
печатного издания...» (Goethe Institut,
p. 12—14.)
Жиль Делез и его не видно, но можно лишь прочесть его
археологические залежи, его густую стратиграфию, — оно отмечает труды, которые
оказались необходимыми, и жертвы,
принесенные ради того, чтобы сделать плодородными поля; оно отмечает проходившие на них сражения и выброшенные
трупы («Измрака к сопротивлению», «Собаки Фортини). История неотделима
от земли, а классовая борьба происходит под землей, и если мы хотим уловить некое событие, то его не следует показывать; нужно не двигаться вдоль события, а вонзаться
в него, проходить через все
геологические слои, в которых заключена его внутренняя история (а не только через более или менее отдаленное прошлое).
«Я не верю в большие ревущие события», - говорил Ницше. Уловить событие означает привязать его к безмолвным пластам земли, составляющим его подлинную непрерывность или
вписывающимся в классовую борьбу. В
истории есть нечто крестьянское. А значит, в наши дни ею является визуальный
образ, стратиграфический ландшафт, в свою очередь противостоящий
речевому акту и противопоставляющий ему
какую-то безмолвную скученность. Даже письма, книги и документы, — то,
от чего оторвались речевые акты, — перешли в
ландшафт, вместе с историческими памятниками, захоронениями и
надгробными надписями. Слово «сопротивление» имеет у Штрау-бов массу значений, и вот теперь речевому акту и
Моисею сопротивляются земля, дерево и скала. Моисей - это речевой акт
или звуковой образ, Аарон же — образ визуальный, он «являет взору», а то, что
он являет взору — исходящая из земли непрерывность. Моисей - это новый
кочевник, и ему не нужно иной земли, кроме непрерывно блуждающего Слова Божия, но Аарону нужна какая-то
территория, и он ее уже «прочитывает» как цель движения. Между ними
пустыня, но также и народ, которого «пока
нет», но который фактически все-таки уже есть. Аарон противостоит
Моисею, народ Моисею сопротивляется. Что же
выберет народ: визуальный или звуковой образ, речевой акт или землю?1
Моисей погружает Аарона в землю, но без Аарона у Моисея нет отношений с народом, с землей. Можно утверждать, что Моисей и Аарон представляют собой две части одной
идеи; но, во всяком случае, этим частям больше не суждено сформировать целое,
ибо они образуют дизъюнкцию сопротивления, которое должно воспрепятствовать деспотизму слова и не дать земле
принадлежать кому бы то ни было, быть
в чьем-либо обладании, покориться собственному верхнему пласту. Это напоминает Сезанна, наставника Штрауба: с одной стороны, «упрямая геометрия» визуального
образа (рисунок) вонзается в землю и
способствует прочтению «геологических залежей»; с другой же стороны, облако, «воздушная логика» (по выраже- |