Если немецкое "молодое кино" зародилось благодаря постнацистскому культурному вакууму, для "новых ита­льянцев" питательной средой стал кризис марксизма, переживаемый как личная травма. Но лишь один Моретти сумел облечь свой инфантилизм, свое состояние аутсай­дера, опоздавшего на поезд истории, в общечеловеческую "привокзальную драму", в тихий апокалипсис свершив­шейся катастрофы.

Такова интонация его ранних картин "Я самодоста­точен" (1976) и "Ессе Bombo" (1978, анархистский пара­фраз библейского Ессе Homo — бессмысленный возглас растерянности героя-выкидыша 68-го). С меланхоличной самоиронией экран фиксирует тусовки молодых интел­лектуалов, томящихся в кафе и перекидывающихся зага­дочными идиомами из своего жаргона. Периодически кто-то восклицает: "Ну, я пошел", — и порывается куда-то двинуться, но тут же оседает на месте. В основе "дейст­вия" — безнадежная рутинная путаница понятий, слов, настроений. Здесь не ждут уже даже Годо, тем более — мессианского гула революции или неба в алмазах.

Бездействие может трансформироваться в псевдодей­ствие. Так, группа актеров, готовя никому не нужную авангардистскую постановку, предпринимает изнуритель­ную вылазку в горы. Так, борцы с истеблишментом наме­рены оккупировать местную школу и сорвать занятия; но пока суть да дело, наступают каникулы. Бунт приоб­ретает метафизический характер, а фильм — характер глобальной пародии, объектом которой становится все — от анархистской дури до тоталитарного местного "вож­дизма".

В первых же своих фильмах режиссер предложил све­жую насмешливую интерпретацию вечной проблемы по­колений. Сразу сформировался и центральный персонаж кинематографа Моретти. Это сыгранный самим режиссером Микеле — его "альтер эго", "целлулоидный брат", его эксцентричная, утрированная маска. В этом гениально придуманном типе ярче всего запечатлелись анемия и внутренняя истерика поколения невротиков. Красивый, высокого роста и хорошего сложения мужчина, Микеле всегда одинок, не бывает счастлив в личной жизни; его тихий мелодичный голос то и дело сбивается на нервный фальцет, а лицо, особенно в диалогах с женщинами, иска­жается дурашливыми, порой монструозными гримасами.

Когда на фестивале в Торонто организовали кинопро­грамму с обязывающим названием "Итальянский Ренес­санс, Моретти оказался единственным его зримым пред­ставителем. Инициатор программы Пирс Хэндлинг связы­вает маску Моретти с традицией Чаплина и Бастера Китона. С последним его сближает флегматичная статика, анархистский же юмор отсылает к братьям Маркс. Есть черты общности и с Буди Алленом, и с Джерри Льюисом: