"Черная кошка, белый кот" настойчиво напоминает, что Кустурица — порождение средиземноморской культуры. Но он как югослав не в меньшей степени воспитан на русской литературе: именно сплав этих влияний в феномене Кустурицы оказывается витальным и культурным одно­временно. В "Подполье" нетрудно обнаружить художест­венную перекличку с Тарковским. А "Черная кошка" своим появлением обязана рассказам Бабеля: оттуда отчасти и пришли в фильм гангстеры с большими сердцами и фатальными страстями. Или пароход "Горький" в одном из первых эпизодов картины: он возник как воспоминание о визитах русских моряков в югославские порты, куда они частенько наведывались во время этнической войны в поисках легкой наживы.

Как обычно в фильмах Кустурицы, в этом важную роль играют животные — вплоть до того, что коты вынесены в название. Режиссер знаменит тем, что у него "играют" со­баки, козы, обезьяны и даже слоны. "В животных, — гово­рит Кустурица, — есть какой-то магнетизм, электричество, они как бы существуют между нашим, прошлым и настоящим. Во "Времени цыган" индюк умеет выполнять приказы. Когда вы снимаете фильм два года, а не две недели, животные становятся частью вашей жизни и выполняют задания, как солдаты".

Подобно своим цыганам, Кустурица в новом фильме возродился после кризиса для последующей жизни. Он преодолел гигантоманию и хаос "Подполья" и направил свой балканский анархизм в безопасное этнографическое русло. Но все же некоторых опасностей режисссер не избежал. Картина не катится свободно, как было в ран­них — и лучших — работах режиссера, она периодически оказывается на грани коллапса и натуги, но потом каким-то чудом выруливает к нужной эмоции. Это происходит ценой постоянной "накачки" крови в хлипкое тело сюжета, и порой эта операция напоминает медицинскую.

Кустурица прав, говоря, что цыганам присуща своя эсте­тика, близкая природе современного кича. И, конечно, цы­ганская музыка, эклектичная, волнующая, мультиэтническая, содержит в себе все созвучья — от Баха до восточной меланхолии, от оперы до рока. Однако, расставшись со сво­им постоянным композитором Гораном Бреговичем, Кусту­рица, скорее всего не поделивший с ним славу, утратил некую важную составляющую своей музыкальной парти­туры: она стала менее вдохновенной, чуть-чуть меха­нической. Мотивировка Кустурицы звучит не слишком убе­дительно: "В нем больше не было необходимости. Ведь Брегович так или иначе обрабатывал цыганские мотивы, при­чем не всегда был достаточно корректен, чтобы упомянуть оригинал".

И еще один момент на Венецианском фестивале сра­ботал не в пользу Кустурицы: большой успех имела пока­занная вне конкурса картина Горана Паскалевича "Порохо­вая бочка". Сделанная в классической, даже театральной манере, она, однако, оказалась очень живой и точной в отражении самого духа балканской ситуации — той самой, которой бежит Кустурица. А если правда, как говорят злые языки, что последний препятствовал техническому завер­шению фильма Паскалевича на Белградской студии и вклю­чению конкурента в венецианский конкурс, это грустно. Ибо принц балканского кино и эмир даже несуществующей страны должен быть благороден. Как благородны в его худо­жественной версии цыганские мафиози и бароны.